– Руки вверх! – неожиданно раздался сзади взволнованный, но от этого не менее решительный, мужской голос.

Медленно повернулись, смотрим: мужик лет пятидесяти стоит в наспех наброшенном на плечи тулупе, направляя в нашу сторону старенькую берданку. Оказалось, мы сначала в его дом стучались. Так он тихо сидел, выжидал, пока уйдем, затем ружьишко свое ржавое достал – и за нами.

– Мы русские, свои!

– Документы давай! – строго требует он. А у нас ведь и предъявить ему нечего, мы же никогда в полет документы не брали.

– Вон там, на поле, – говорю, – лежит самолет со звездами. Наш… – В общем, с горем пополам нашли общий язык, договорились, чтобы детей туда не пускали. Иначе все разберут на запчасти, не успеешь оглянуться…

Выходим из хаты, вдруг – выстрелы. Один, второй, третий… с интервалом в полминуты, и каждый раз все ближе к нам. Залегли втроем, ждем – а вдруг немцы? Минут через пять появляются младший лейтенант и девушка-солдат с винтовкой. Оказывается, совсем рядом, в километре от этой деревни, находился полевой аэродром. Там увидели, как мы крутились, выбирая место для посадки. Пока костры зажигали, нас уже нет. Сделай я еще один круг – сели бы у них без каких-либо проблем.

Пошли мы с этим младшим лейтенантом, составили телеграмму в полк. «Ждите, – говорят, – к вечеру будет ответ». Приходит вечер – ничего. На следующий день – то же самое. Пришлось выпрашивать у председателя местного колхоза кобылу, чтобы добраться до комендатуры, и справку, подтверждающую, что самолет наш действительно находится в районе вверенной ему деревни и мы действительно являемся советскими летчиками. Комендант, проникшись нашим положением, выписал нам харчей на целую неделю. Новая петиция в полк была тут же отправлена из находившегося неподалеку здания почты.

Тем временем председатель определил нас к другой женщине, имевшей ощутимо большую жилплощадь.

– Ребята, – от всей души сокрушалась она, – у меня картошка есть, капуста да огурцы соленые. Больше ничего. И своих пацанов двое… Чем же вас кормить-то, не знаю…

– Спасибо, мать, у нас свой паек имеется. Поделимся!

Пошли к «Бостону», прихватив две пустые бутылки, наполнили их американским спиртом из антиобледенительной системы. Там его, по-моему, литров шестьдесят было… Мы его тогда впервые попробовали – гадость редкостная! Ликер-шасси, он хоть приятный, с глицерином. А «Рузвельт» этот, так мы его называли… Вонючий такой… Наливаешь граммов пятьдесят зелья, добавляешь воды – оно белым становится, как молоко. Нос пальцами зажал, иначе – никак, выпиваешь залпом. Полчаса спустя глаза красные становятся, как у судака, и наружу вылазят… Ходишь, как дурак, шатаешься… ничего не соображаешь… Еще через час – затылок начинает ломить, словно кувалдой туда шарахнули, и в висках стучит. Повторил процедуру – и все… отпустило… Больше «Рузвельт» я никогда не пил…

Неделя к концу подошла, ответа как не было, так и нет. И паек закончился. «Наверное, – решили мы, – в полку нас уже похоронили». Вновь ранним утром едем к коменданту. На этот раз отозвались в тот же вечер: «Уточните, какая конкретно нужна помощь по самолету». Мы отвечаем: «Два винта погнуты, незначительные вмятины на фюзеляже. Местность позволяет взлететь». На следующий день приходит телеграмма: «Ждите. Выезжает группа. Техник звена со специалистами». Приехали они, привезли с собой запас провизии на всех и, конечно, бидон чистого спирта. Мы тогда целый пир устроили.

Два следующих дня ушло на то, чтобы, используя найденный в деревне ржавый подъемник, поднять самолет и поставить его на свои «ноги», то есть шасси. К этому времени пришел поезд с двумя новенькими винтами. Затем с помощью местного населения расчистили узенькую полоску метров на пятьсот и перелетели оттуда в Калинин. И, что интересно, не успели мы зарулить на отведенное для нас место, оба двигателя практически одновременно встали – бензин кончился…

Так мне удалось спасти самолет, тем самым несколько подняв свой авторитет в глазах товарищей. Но, честно сказать, будь я лет на пятнадцать постарше, скорее всего, ни за что бы не стал садиться на «брюхо» на заснеженную незнакомую местность. Это же чистое везение, что земля ровная оказалась, а если бы под снегом пни были… или еще что-нибудь в этом роде…

Но как бы то ни было, история с вынужденной посадкой окончилась для меня хорошо, и, совершив несложный перелет из Калинина, мой самолет приземлился на своем аэродроме. Наконец-то мы дома. Доложив командиру о своем прибытии, направляемся в казарму. Радостно встретила своих «блудных сыновей» фронтовая семья. Стоило лишь войти в родной эскадрильский домик, как тут же зазвучал веселый смех и местные острословы, как водится, начали на все лады склонять наш экипаж.

– Вам бы топлива побольше, наверное, в Сибирь улетели бы! – поприветствовал меня сидевший на стуле Коля Шарыгин. На его лице сияла радостная улыбка.

Как приятно все-таки вновь попасть домой… Странное дело, всего лишь две недели отсутствия, а чувство такое, как будто блуждал где-то целый год. Сердце переполнилось счастьем, и мне вдруг захотелось рассказать своим товарищам о том, как я рад видеть их вновь и как все эти дни чувствовал себя не в своей тарелке, находясь вдали от дома…

– Миша, – заговорщицки улыбнулся только что вошедший Коля Соловьев, – к тебе пришли…

Эта новость моментально вытеснила из сознания все предыдущие мысли, и я, расталкивая стоявших на моем пути друзей, понесся к двери… Предчувствие не обмануло меня – это была моя Маша, самый дорогой для меня человек на свете…