Для радости – в старости, скуке и язве.)

«А помните мостик? Ну, мостик! Ну, львиный!»

(Не помню, как будто я точно в маразме.)

«Не помните… Я бы вам все разрешила,

Да вы не решились. Такая минута…»

И что-то прелестное в ней проступило,

И даже повеяло чем-то оттуда…

В Антропшине вышла… О, что это было?

Какое тоскливое, жалкое чудо!

Есть галстук: служит мне лет тридцать, темно-синий.

Смелее был бы я, так черный бы завел.

Печальный компромисс. Горгон боюсь, эриний

Ввиду грядущих драм и безнадежных зол

И в ящик каждый раз убрать его подальше,

Поглубже норовлю, чтоб он мне на глаза

Не попадался. Есть, есть что-то здесь от фальши

И слабости души: все видят небеса.

Да, раза два в году, а то и три, четыре —

Чем дольше я живу, тем чаще нужен мне

Он, жалкий, – страшно жить и скользко в этом мире.

Не надо объяснять, не правда ли, вполне

Понятно и без слов, что прочен старый узел,

Что, в петлю головой ныряя, как в хомут,

Иду туда, где рок все к яме свел и сузил,

Туда, куда и все, потупившись, идут.

В декабре я приехал проведать дачу.

Никого. Тишина. Потоптался в доме.

Наши тени застал я с тоской в придачу

На диване, в какой-то глухой истоме.

Я сейчас заплачу.

Словно вечность в нездешнем нашел альбоме.

Эти двое избегли сентябрьской склоки

И октябрьской обиды, ноябрьской драмы;

Отменяются подлости и наскоки,

Господа веселеют, добреют дамы,

И дождя потоки

Не с таким озлоблением лижут рамы.

Дверь тихонько прикрыл, а входную запер

И спустился во двор, пламеневший ало:

Это зимний закат в дождевом накрапе

Обреченно стоял во дворе, устало.

Сел за столик дощатый в суконной шляпе,

Шляпу снял – и ворона меня узнала.

Сегодня странно мы утешены:

Среди февральской тишины

Стволы древесные заснежены

С одной волшебной стороны.

С одной – все, все, без исключения.

Как будто в этой стороне

Чему-то придают значение,

Что нам понятно не вполне.

Но мы, влиянию подвержены,

Глядим, чуть-чуть удивлены,

Так хорошо они заснежены

С одной волшебной стороны.