– Основы немецкой или японской культуры от разрыва с тоталитаризмом не изменились!

– Между прочим, хребет общины, так мешавшей Столыпину, сломал Сталин индустриализацией, урбанизацией, всеобщим средним образованием… и это при том, что ошмётки общины согнал в колхозы.

– Кто, кто сломал?!

– Сталин Иосиф Виссарионович! Не слыхали? Славный генералиссимус, усатый, в кителе.

– Любил детей, – пискнули Милка с Таточкой.

– Мудро командовал на скотном дворе.

– Уже прочёл?

– Люся Левина снабдила копией, еле различал буковки.

– Метафора скотного двора не точна, она иерархична, тогда как особенность родимого социума в тотальной однородности, остающейся таковой при всех обкомах и потешных культах генеральных секретарей… этакое однородное поголовье, хотя и расколотое необратимо надвое.

– Бинарный свинарник, – Головчинер то ли съязвил, то ли процитировал чью-то авторитетную остроту.

Гошку Забеля, беднягу, душило негодование.

– Тебе, благородная душа, больно за нас, грязных, бесправных свинок? – Милка ласково прижалась к Гошкиному плечу.

– Обижаете, обижаете, Даниил Бенедиктович! А бараны? А крупный рогатый скот, чьё поголовье неуклонно…

– Так сами же про тотальную однородность…

– В том-то и фокус! Однородность социальная, не видовая…

– Что в лоб, что по лбу!

– Раскол налицо, но как докажете, что победит западничество?

– Это историческая аксиома!

– Мне ведома лишь аксиома географическая – Волга впадает в Каспийское море.

– Напомню ещё одну аксиому – Нева течёт с востока на запад.

– Но позвольте, локальная устремлённость Петербурга изначально была не способна вытащить на европейский путь всю страну.

– Из болота вытащить бегемота? – прыснула Милка.

– Не спасительна ли упомянутая вскользь Даниилом Бенедиктовичем склонность к внешнему подражательству? – улыбался московский теоретик, – новая, пусть и заёмная форма все скучные мерзости преобразует! Сперва ужаснёмся – старое вино да в новые… а брожение вкус и букет изменит. Форма активна, содержания только ей подвластны.

– Нет исключительно-русской – и при том неизлечимой – особости, есть разрыв во времени. То, что творилось во Франции, Германии в эпохи крестьянских войн и религиозных кровопусканий, у нас случилось на триста лет позже, мы, как возвестил Гумилёв-сын, молодая нация.

– Молодым везде дорога!

– Создание империи исключало появление на наших просторах национального государства, в двадцатом веке у империй, даже молодых, одна дорога – к распаду, гибели.

– Существует четыре исторических фазы по тридцать шесть лет, в которых Россия, трансформируясь, изживает свою имперскую суть. Сейчас мы находимся во второй трети предпоследнего цикла, он продлится с 1953 по 1989 год, – пересказывал самиздатовское исследование с астрологическим душком Шанский, – в первые двенадцать лет каждого цикла происходят возмущения, изменения, потом – затвердение изменений… Головчинер, скосясь на Шанского, напряжённо слушал, попивал маленькими глотками водку.

Быстро произвёл вычисления. – Дамы и господа, финиш – в 2025.

– Как скоро!

– Жаль только в пору эту прекрасную…

– Грех жаловаться, повезло до третьего цикла деградации дожить.

– Ладно, шут с ней, с империей! Вернёмся к нашим баранам вкупе со свинками, прочими рогатыми особями – как избавить от раздвоенности все «я» Руси, как вытеснить из подсознаний византийско-ордынские наваждения?

– Уложим на бескрайнюю лесисто-степную кушетку многонациональное население ядерной сверхдержавы, – обминал длинными пальцами сигарету теоретик, – уложим и в томительном сеансе…

– Кто за психоаналитика будет?

– Свобода! И пусть дураки, расшибая лбы, кинутся молиться новым богам, пусть из обломков имперско-советских мифов поспешно, будто времянки, сладятся глупые молодые мифы. Свобода охладит неофитский пыл. Её ветры разгонят застойную державную вонь. В рациональном холоде изживутся фантомные боли утраченного величия, депрессии, тоски по социальному рою… смолкнут жлобские жалобы на бездуховность.

– Не верю! – грохнул кулачищем по столу Бызов, задрожала посуда, – явится Великий Инквизитор, подданные за милую душу променяют свободу на пайку хлеба!

– Разве на все голодные рты хватает баланды с пайкой? Не колосятся без свободы хлеба, с рецептами поголовного счастья от инквизитора на вечные времена оплошал гениальный классик, только свобода кормит.

Гошка вскочил, заходил взад-вперёд, упираясь то в шкаф, то в сочный натюрморт на стене – помидоры, яблоки, присобранные салатные листья.

– Не верю! – ревел, страшно округлял за очками глазищи Бызов.

– Быть или не быть византийству – не дежурный гамлетовский вопрос, переадресованный футурологам, и уж точно не вопрос веры, – вещал теоретик, – пока мы отгорожены железным занавесом, но мир, глобализуясь, не бросит евразийский материк на произвол доморощенного беззаконного инобытия, оздоровительные информационные потоки не удастся пресечь.