В течение января 1990 г. в Особом архиве Прокопенко и Зорей было проведено копирование документов ГУПВИ по польским военнопленным. ЦК КПСС и МИД СССР получили по комплекту копий документов. Отправка документов из МИД на рассекречивание в Главархив привела к их изъятию. Отбор и передачу документов В. Ярузельскому пришлось готовить по единственному комплекту, находившемуся в ЦК. Однако это уже не могло изменить того факта, что информационная блокада вокруг проблемы судеб польских военнопленных была прорвана на высоком уровне, на уровне принятия решений. В основе этой подвижки фактически лежало соединение усилий нескольких энтузиастов, и прежде всего двоих ученых — Зори и Парсадановой. В ЦК Г.Л. Смирнову позже подтвердили, что В. Ярузельскому передавалось «в основном то, что нашла Парсаданова»{27}. Надо сказать, Светлов предупреждал ее: можно «не сносить головы», если вдруг «все не так обернется».

Собственно, проработка вопроса о передаче корпуса катынских документов В. Ярузельскому во время его визита в СССР весной 1990 г. и о признании виновности органов НКВД началась на Старой площади после того, как примерно в ноябре—декабре 1989 г. с материалом Зори был ознакомлен М. Горбачев{28}. А 22 февраля 1990 г. Фалин изложил в письме на его имя итоги поисковых работ в архивохранилищах. Он сообщал, что «рядом советских историков (Зоря Ю.Н., Парсаданова B.C., Лебедева Н.С.)... выявлены ранее неизвестные материалы Главного управления НКВД СССР по делам военнопленных и интернированных и Управления конвойных войск НКВД за 1939—1940 годы, имеющие отношение к т.н. Катынскому делу», что эти материалы доказательны и на этой базе уже подготовлены соответствующие публикации. Фалин формулировал выводы следующим образом: «Появление таких публикаций создавало бы в известном смысле новую ситуацию. Наш аргумент — в госархивах СССР не обнаружено материалов, раскрывающих истинную подоплеку катынской трагедии, — стал бы недостоверным. Выявленные учеными материалы, а ими, несомненно, вскрыта лишь часть тайников, в соответствии с данными, на которые опирается в своих оценках польская сторона, вряд ли позволят нам дальше придерживаться прежних версий и уклоняться от подведения черты. С учетом предстоящего 50-летия Катыни надо было бы так или иначе определиться в нашей позиции»{29}.

Показательно, как по-разному восприняли и представили процесс обнаружения секретных документов и их характер соприкасавшиеся с делом высокие чиновники из ЦК КПСС. Секретарь ЦК и член Политбюро В.А. Медведев точен: это было сделано «не усилиями Комитета госбезопасности, руководителей Главархива СССР, а скорее вопреки им группой историков при поддержке международного отдела ЦК КПСС». Он называет ГУПВИ, найденные там списки военнопленных, совпадение фамилий в этих списках с фамилиями эксгумированных в 1943 г.{30} В. Светлов перечисляет в той же последовательности, что и Фалин, троих специалистов, работавших с документами{31}.

Вот как представляет дело А. Яковлев, на стол которого уже несколько месяцев ложились материалы об изысканиях Зори, но не получали хода. Яковлев отреагировал тогда, когда (на рубеже 1989— 1990 гг.) к нему пришел С.Б. Станкевич с сообщением о неожиданной находке коллеги по институту Лебедевой — документах конвойных войск. Такая ситуация требовала какого-то действия. Во введении к русскоязычной публикации документального сборника «Катынь: Пленники необъявленной войны» Яковлев рассказывает, что на прямой вопрос Станкевича, как лучше распорядиться документами, он попросил передать их ему. Документы, которые принес А.А. Чубарьян, произвели сильное впечатление, были подлинными и убедительными. Встал вопрос о возможности их опубликования.

Принципиальным оставался вопрос получения разрешения на это. Яковлев решил не докладывать сразу Горбачеву, размножил документы в пяти экземплярах и разослал по пяти адресам, в том числе в международный отдел ЦК, КГБ, МВД. Заметим, что это был типичный прием в высших эшелонах партийного аппарата того времени, если возникало желание все же решить какой-либо вопрос: следовало распространить информацию в узком кругу, не беря на себя ответственность за ее представление и оценку. Постепенно накапливался «критический объем» информированности, игнорировать которую становилось невозможно.

Разослав документы, Яковлев сообщил о находке Болдину, но просьбу выслать их немедленно курьером не выполнил, послал «обычным путем — через канцелярию, рассчитывая на то, что на документах появятся, как и положено, красные печати и номера, что сделало бы их „бюрократически защищенными“». Только после этого он проинформировал Горбачева, который «встретил информацию без эмоций», «без особого интереса»{32}.

А вот что пишет о реакции Горбачева на обнаружение этого корпуса документов его помощник Г.Х. Шахназаров: «Я передал Горбачеву материалы в связи с визитом Ярузельского и он сказал: — А ведь мы генералу в некотором роде преподнесем подарок. Только что мне дали донесение о найденных документах. Что любопытно — все дело было подчистую уничтожено, никаких следов не оставалось. И вот теперь нашлись списки где-то в архиве караула. История — коварная вещь, ее не обманешь.

Честно говоря, я усомнился, что архиважную бумагу случайно нашли в последнюю минуту. Скорее, не искали или не хотели искать»{33}.

Версия Шахназарова сводилась к утверждению: «Михаил Сергеевич заставил-таки комитетчиков, покопавшись в архивах, извлечь на свет божий истину о случившейся трагедии»{34}.

Разумеется, это было не совсем так. Или, точнее, совсем не так.

В.А. Медведев в своих оценках был ближе к истине.

В письме от 22 февраля 1990 г. Фалин предлагал принять следующую модель поведения в отношениях с Ярузельским, сопряженную, по его мнению, «с наименьшими издержками»: сообщить, что прямых свидетельств (приказов и распоряжений), точно определяющих время и виновников трагедии, не найдено, но обнаружены материалы, «которые подвергают сомнению достоверность „доклада Н. Бурденко“. На основании означенных индиций можно сделать вывод о том, что гибель польских офицеров в районе Катыни дело рук НКВД и персонально Берии и Меркулова». В какой форме и когда довести до сведения польской и советской общественности этот вывод — «здесь нужен совет Президента РП, имея в виду необходимость политически закрыть проблему и одновременно избежать взрыва эмоций»{35}.