Яковлев сумел сохранить комиссию. Было решено дать ему выступить с «личным докладом», который не требовал согласования в комиссии и одобрения Политбюро. 4 ноября были подготовлены проект предлагаемой съезду резолюции и краткая объяснительная записка{46}. 23 декабря на Второй съезд народных депутатов был вынесен, уже без апробирования на Политбюро, но с учетом замечаний, текст проекта постановления «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года». По свидетельству секретаря комиссии В.А. Александрова, Горбачев дал Яковлеву карт-бланш. Несмотря на все усилия Яковлева как докладчика (без предъявления советской копии, полученной из МИДа, которая лежала в папке Александрова), проект встретил резкое противодействие консервативного большинства и при первом голосовании не прошел. Рассмотрение проблемы секретных протоколов было полностью отвергнуто.

Комиссия после заседания собралась в зале. Яковлев, лукаво усмехаясь, поручил Александрову подготовить на следующий день аргументацию с учетом того, что копия существует. К восьми часам утра текст лежал на столе. Яковлев его подправил и произнес в виде краткой речи, сообщив, к изумлению членов комиссии, о наличии копии. В подтверждении ее подлинности сыграл свою роль владелец коллекции подписей В.М. Молотова, сделанных как кириллицей, так и латиницей на различных документах, — Э. Липмаа. Возражение против подлинности документов, где подпись Молотова проставлена латиницей было снято. Важнейшим аргументом было представление акта от апреля 1946 г. о передаче и приемке документов Особого архива МИД СССР, который был подписан сотрудниками секретариата Молотова Д.В. Смирновым и Б.Ф. Подцеробом. В перечне указывались не только копии, но и подлинники секретных протоколов на русском и немецком языках к советско-германским договорам 1939 г. и другие связанные с ними материалы{47}.

На втором заседании после дополнительной доработки и новых аргументов в пользу существования секретных протоколов постановление было принято. Было признано, что содержание договора «не расходилось с нормами международного права и договорной практикой государств», но «секретный дополнительный протокол», подписание и существование которого доказывают различные свидетельства и подтверждает соответствие последующих событий его содержанию (а эти факты скрывались как при заключении договора, так и в процессе его ратификации), а также другие секретные протоколы, подписанные с Германией в 1939—1941 гг., «находились с юридической точки зрения в противоречии с суверенитетом и независимостью ряда третьих стран». Отмечалось нарушение обязательств перед Прибалтикой, Польшей и Финляндией.

Съезд народных депутатов, осуждая секретные договоренности с фашистской Германией, признал секретные протоколы «юридически несостоятельными и недействительными с момента их подписания». Указав, что переговоры велись Сталиным и Молотовым «в тайне от советского народа, ЦК ВКП(б) и всей партии, Верховного Совета и Правительства СССР», что «эти протоколы были изъяты из процедур ратификации», съезд констатировал: «Решение об их подписании было по существу и по форме актом личной власти и никак не отражало волю советского народа, который не несет ответственности за этот сговор»{48}.

Представленный В.А. Александровым авторам книги рабочий текст проекта постановления носит следы борьбы, в том числе по вопросам расширения мандата комиссии (далее договора от 23 августа 1939 г. это постановление практически не пошло), оценок договора и приложений к нему. Были усилены некоторые формулировки: «иллюзии, порожденные наличием обязательств Германии перед СССР» превратились в «просчеты». Была преодолена попытка снять формулу «этот сговор». Вместе с тем определение «предвоенное сталинское руководство» было заменено на дефиницию «Сталин и его окружение». С предъявлением копии секретного протокола о разделе «сфер интересов» были сняты указание на то, что якобы подлинники, «по всем имеющимся данным, были сознательно уничтожены», а также ссылки на фотокопии из МИДа Германии и наличие отсылок к документам.

Голосование на съезде было открытым. Горбачев психологически устранился, не признался, что в его власти было сделать тайное явным, не торопился с поднятием руки, не диктуя никакого решения, не занимая позиции — на трудных страницах истории капитала не заработаешь. Он лишь присоединился к утверждению постановления съезда народных депутатов «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года». Однако все-таки нельзя не признавать, что Горбачев принял участие в решительном выходе на пересмотр устоев сталинской внешней политики, предпринятом его соратником А.Н. Яковлевым, которому он так и не раскрыл тайну секретного хранения подлинных документов, но который сумел под давлением общественного мнения разрубить этот Гордиев узел сталинщины. Необходимые политическая и правовая оценки секретных протоколов были даны кратко, но четко.

Горбачеву славы за это не досталось. Лишь перспектива изобличения во лжи.

В.М. Фалин получил результаты проведенной по его просьбе в историко-дипломатическом управлении МИДа криминалистической экспертизы соответствия шрифта пишущей машинки, на которой был напечатан текст договора от 23 августа, с шрифтом известных фотокопий секретных протоколов. Лабораторное исследование подтвердило наличие этого соответствия. Он доложил о результатах генсеку и услышал в ответ: «Думаешь, ты сказал мне что-то новое...» После этого разговора, при котором присутствовал Яковлев, Фалин сказал ему: «Протоколы существуют, и Горбачев их видел. Непонятно, для чего генеральный разыгрывает этот спектакль». По данным Капто, после августа 1991 г. и ухода Горбачева с поста Президента СССР стало известно, что в документации есть запись о предъявлении Болдиным подлинников протоколов ему лично. Но Горбачев не нашел иного выхода, как отрицать это{49}.

Надо признать, то уже была в основном морально-этическая проблема, а не один из многочисленных политических ребусов последних месяцев существования КПСС или вопрос той или иной степени секретности. Рассекречивание протоколов становилось делом времени и техники. Но прежде всего — политической воли. В тот момент ее не доставало. Прибалты ожидали, что деятельность комиссии будет продолжена, что будут рассмотрены и переоценены последствия договора. Но комиссия прекратила работу. На съезде высказывалось мнение о нерасширении ее мандата. Яковлев ссылался на усталость. Фалин уехал в Пекин, сказав: «без меня». Инициатива доведения дела до конца была утеряна.