Когда Аскиля не было дома, Кнут иногда заходил в сарай, чтобы взять какой-нибудь другой велосипед. Потом ехал в порт, который, конечно же, как ему казалось, не шел ни в какое сравнение со сказочным бергенским портом. Оденсе, как ни крути, лишь сонный портовый городок, и Кнут садился на причале, лениво созерцая те немногие суда, которые здесь швартовались — чаще всего лишь для того, чтобы выгрузить корма, или для антикоррозийной обработки. Постоянные обитатели порта постепенно привыкли к тому, что в нескольких метрах от воды, в любую погоду, сидит на корточках, погрузившись в свои мысли, тринадцатилетний мальчик, немного хмурый, но с мечтательным выражением лица. Кнут всегда мечтал о дальних странах, и теперь он стал подумывать о том, как бы уехать из дома. Уехать от школы, от назойливых уличных мальчишек и от постоянно донимающего отца, что вечно приводит в пример старшего брата. «Нильс тоже когда-то был разгильдяем, — говаривал Аскиль, — но теперь взялся за ум и задумался о будущем». После того как Нильс сжег коробку розовых писем, он вспомнил, что когда-то пообещал себе ни в коем случае не повторить судьбу отца. В тот же вечер он достал учебники и через несколько недель сообщил за обедом, что собирается поступать в коммерческое училище. Теперь он не вылезал из своей комнаты, корпел над учебниками под настольной лампой, а остатки тоски по прекрасной девушке из заколдованных лесов улетучивались по мере того, как все большее и большее место занимали кредит и дебет. Но когда Аскиль начинал в качестве примера для подражания приводить младшему сыну его старшего брата, Кнут даже уши затыкал.

— Этот, — заявлял он в таких случаях, — да он же ужасный зануда.

После переезда Ушастый полностью погрузился в себя, и теперь Кнут сражался с родителями, но, в отличие от Нильса, отваживался им противоречить. «Старший брат — как кусок мыла», — утверждал Кнут. Когда Аскиль вдруг начинал чем-нибудь возмущаться, Нильс исчезал в своей комнате, а Кнут оставался стоять перед отцом, парализованный внутренней яростью, не в состоянии ни сдвинуться с места, ни проигнорировать отца — так, как ему всегда советовала Бьорк. А когда он пытался войти в заповедную комнату старшего брата, Нильс говорил ему лишь одно: «Вали отсюда, я занимаюсь». Старший брат редко брал его куда-нибудь с собой. Однажды он взял его с собой на работу, он должен был устанавливать кегли в боулинг-клубе, и весь вечер Кнут просидел, попивая лимонад и наблюдая за тем, как старший брат с сосредоточенным выражением лица выполняет свои обязанности. В другой раз Ушастый взял его с собой, чтобы потратить деньги, так как, получив зарплату, брат тут же старался полностью ее истратить. И все из-за давней кражи «горшка с сокровищем». «Одолжи-ка мне десятку, — обычно говорил Аскиль, — только до зарплаты». Но когда Аскиль получал зарплату, он уже забывал про долг и начинал обвинять сына в мелочности. Если же Ушастый, напротив, отказывался дать ему денег взаймы, Аскиль начинал рыться в его карманах, оправдываясь потом своим диким принципом: «Если где-то просто так валяются деньги, они мои». Кнут, конечно, прекрасно понимал, что старший брат всегда тратит зарплату в тот же день, когда ее получает, приходит домой с пакетами, полными одежды, книг и пластинок, и разводит руками, заявляя с безразличным видом, которому Кнут мог только позавидовать: «Извини, папа, но, может быть, тебя заинтересует мусор у меня в кармане». Но Кнут никак не понимал, почему именно он должен всегда играть с Анне Катрине.

— Займись-ка сестрой, — вечно повторял Аскиль, — она не может все время сидеть дома.

В прежнее время Кнут и Анне Катрине были друзьями — водой не разольешь. Своими выходками, инициатором которых всегда был Кнут, они доводили Бьорк до бешенства, но постепенно, когда он стал интеллектуально превосходить ее, их отношения превратились в запутанную сеть взаимных услуг, секретов от родителей и всяческих обещаний, звучавших так заманчиво, что Анне Катрине начинала пускать слюни от восторга. Кнут много раз обещал ей, что, когда станет моряком, возьмет ее с собой в плаванье, покажет ей джунгли и тропические пляжи, а она будет весь день сидеть в шезлонге на палубе и пить морс. И в качестве благодарности за обещанные златые горы она убирала его комнату и ничего не говорила родителям о его очередных проделках, а иногда и брала на себя какую-нибудь его вину. Однако в последнее время он чувствовал, что за все обещания ему приходится расплачиваться, а какая радость от того, что она вечно за ним таскается? Ей скоро исполнится восемнадцать, и очень неприятно повсюду ходить с глупой толстухой.

— Отвяжись! — орал Кнут, когда она выбегала вслед за ним на улицу. — Сиди дома!

Посасывая большой палец, волоча за собой старую потрепанную куклу, косолапо переставляя ноги, которые с трудом несли ее уже почти восьмидесятикилограммовый вес, Анне Катрине недоверчиво поглядывала на младшего брата. И неважно, сколько раз он прогонял ее, — она все равно никак не могла с этим смириться.

— Ты должен… папа говорит! — протестовала она, словно ссылаясь на какой-то высший порядок, с которым нельзя спорить, но Кнут лишь отвечал:

— Да мне наплевать, дура ты набитая. — Он залезал на велосипед, стискивал зубы и уезжал, оставляя Анне Катрине на тротуаре одну с обиженным лицом, а потом, почти в километре от дома, видел красный кирпичный домик, и это отвлекало его от мыслей о сестре. Но девочку, которая тут жила, не всегда можно было встретить на улице. «Если бы у меня был хромированный рожок!» — думал он и отправлялся дальше в порт, чтобы посмотреть, не пришли ли какие-нибудь новые суда. Когда Кнут собирался ехать в порт, свой коричневый велосипед он оставлял дома. Вместо него он брал какой-нибудь другой. Кража велосипедов всегда щекотала ему нервы, и однажды Аскиль поймал его на этом. Кнут знал, что если бы отец был трезв, то, может быть, ничего бы и не случилось, но от Аскиля несло за километр. Он в ярости прокричал: «Может, Кнут думает, тут подарки раздают», — при этом вцепившись в короткие волосы за ушами сына.

— Может, ты меня просто ударишь? — кричал Кнут в лицо отцу. — Может, например, сломаешь мне нос?

Кнут так никогда и не смог забыть историю с лесным пожаром, которая закончилась сломанным носом. Отец может вот так просто взять — и палкой сломать своим детям нос. И к тому же всегда врет. Сколько раз он обещал, что, когда будут спускать на воду новые суда, возьмет его с собой на верфь, и сколько раз он отменял поход в последний момент, заявляя: «В следующий раз, сегодня у меня нет сил». «Так что мой отец еще и человек, у которого никогда ни на что нет сил», — думал Кнут в тот день, когда в тринадцатилетнем возрасте оказался в велосипедном магазине на Скибхусвай и стал изучать длинный ряд сверкающих велосипедных рожков. Продавец уже дважды спросил, чем ему помочь, и оба раза Кнут отвечал: «Ничем». Продавец по классификации Кнута относился к разновидности учителей, Кнут это сразу понял, а откуда у него появилась такая привычка делить людей на разновидности, никому не известно. «Такие вот учителя всюду суют свой нос», — думал он, поглаживая пальцем хромированный рожок, и внезапно — он и сам не мог бы объяснить, как это произошло, — схватил рожок и бросился вон из магазина, а продавец побежал за ним. Кнут как угорелый домчался до церкви Фреденс, потом запетлял по узким дорожкам и наконец исчез через дыру в изгороди, которую продавец не заметил. «Бип-бип!» — раздавалось полчаса спустя, а на ржавом руле сиял, как прекрасная драгоценность, рожок. — «Бип-бип!». «Когда-нибудь я украду совершенно новый велосипед», — подумал Кнут, катаясь вокруг красного кирпичного здания, и наконец увидел в отдалении девочку.

— Когда я стану взрослым и буду сам все решать, я приеду и заберу тебя, — прокричал Кнут, а девочка недоверчиво посмотрела на него и спросила:

— А кто тебе сказал, что я этого захочу?

— Ладно, — ответил Кнут, — потом захочешь.

Девочка была на два года его моложе, и Кнут представлял, как он входит в незнакомый порт, а она, стоя на причале, не сводит с него восхищенных глаз. Мечтал он и о татуированном члене, который он достанет из штанов, когда девочка поднимется на борт. Пока что, с помощью линейки Аскиля, он намерил лишь тринадцать сантиметров — при полной эрекции, но все впереди, думал он, теперь у меня, во всяком случае, есть рожок, такие вот мысли крутились у него в голове, когда он позже, вернувшись домой, увидел, как двое полицейских и возмущенный продавец разговаривают с Аскилем возле сарая.

— Вот он! — закричал продавец, указывая на преступника. Кнут развернулся, а Аскиль заорал:

— Иди-ка сюда, воришка, иди сюда быстро!

— Кто бы говорил! — прокричал Кнут, убегая от них. — Загляните лучше в сарай!

Но никто из полицейских не посчитал необходимым заглядывать в сарай. В конце концов, речь шла всего лишь о жалком хромированном рожке, и все видели его на проржавевшем велосипеде преступника. Кнут поехал к порту. По пути ему снова встретилась девочка, и он прокричал: