Полянка вошла в барский дом, голову повесив. Именем, данным ей при крещении, ее давно никто не называл. Полянка и Полянка, хотя ничего особенно коровьего в ней не было – уж и не помнил никто, почему именно ее так назвали – видимо, что-то в детстве было такое, пошутил кто-то.

Барыня ждала ее в гостиной, сидя в кресле с кофейной чашкой в руке. Сквозь открытое окно, помимо света, в гостиную поступал волнами воздух, переполненный запахами деревенского утра, которые Барыня ненавидела, но терпела и не срывала недовольство свое на других, считая такое поведение ниже своего достоинства. Была она худая, энергическая женщина с большими глазами и темными с проседью волосами. Замуж вышла в столице, сына родила там же, но муж вдруг вбил себе в голову, что нужно пожить на родной земле.

Барыня говорила ему, что это глупо: какая еще родная земля, когда имение пожаловано было отцу мужа в то время, когда муж, взрослый уже, уехал на обучение за границу, а вернувшись, обнаружил, что он сын помещика – но он настоял на своем. После переезда произошли события, в результате которых пришлось отказаться от многого – в том числе и от квартиры в столице, после чего сделалась вдруг неизвестно зачем эта дурная война, и муж с сыном, сказав множество патриотических фраз, отправились на позиции, а самой Барыне пришлось многое скрывать. Муж погиб, а сын должен был вот-вот вернуться.

Уж десять лет жила барыня на якобы родной земле мужа, и даже вела хозяйство, потому что больше было некому – муж оказался мечтательный, и нужно было как-то выживать, пока пронырливые люди все не разворовали и всех не облапошили, а крепостные не обнаглели до самого распоследнего лимиту. Имение не процветало, но и не увядало, перебивалось как-то. Оброк платили исправно даже когда началась дурацкая война.

Полянка с виноватым лицом встала перед Барыней, глаза долу, руки впереди на бедрах, ноги вместе.

– Отлежалась? – спросила Барыня. – Отъелась? Как Малышка поживает?

– Хорошо, Барыня.

– Крепкая Малышка-то?

– Крепкая, Барыня.

– А басурман твой что же?

Полянка не поняла вопроса.

– Ты смотри, Полянка. Все это весьма подозрительно. Такая ты вся разнесчастная, замуж никто не хотел брать даже по моему высокому пожеланию, Староста, дурак, только рукой махал – кому она, Полянка, нужна, будто девок мало кругом, которые и краше и умнее. И вдруг – вышла, да сразу и родила. А муж на войну, а там его из пушки бах. Казалось бы, с твоей-то рожей, жить тебе вдовой до скончания веку, с одним мальцом. А тут вдруг подворачивается басурман. И выбирает из всех баб именно тебя. Чем ты его приголубила? Как окрутила?

Полянка молчала. Не хотела говорить, что Шустрый видит в ней то, чего не видят другие, про груди и про ноги, и так далее.

– Ну, хорошо, положим, тебе просто повезло, Полянка. Но как же ты, не спросясь, не обвенчавшись … Ведь это, мать моя, блуд, а? Скажи, Полянка, блуд это?

– Блуд, Барыня, – согласилась Полянка.

– Вот я же и говорю, что блуд. Мне уж и мужики жаловались на тебя, а не только что бабы, да и Поп недоволен. И ведь правы. Правы, а?

Полянка опять промолчала.

– И вот порешила я, что сейчас самое время вам с басурманом обвенчаться. Не жить же во грехе дальше, у меня ведь тут не вертеп. Пусть его крестят в настоящую веру, а после совет вам да любовь. Ты видишь – я не злая, не деспотичная, я очень даже в душе терпима ко всем вам, дуракам и дурам. Да и детей твоих жалко. Что басурман твой, скоро ли научится по-нашему говорить? Ты его учи!

– Немного научился.

– Немного, да.

– Он работает все время, Барыня.

– Столяр он хороший, это я знаю. Вон, видишь, какие шкафчики настенные мне соорудил? Почти как в столице. И крыльцо мне как починил – а перила какие придумал, а? Но нельзя во грехе, нельзя. Зови его сюда, зови, я с ним говорить буду.

– А он…

– Рот закрой и марш за басурманом!

Полянка вышла. Барыня налила себе в чашку свежего кофе: любила делать это сама, по старой привычке, не обращаясь к прислуге. Надев очки, стала она читать начатую вчера статью в газете. Газеты ей доставляли в неделю раз, специальной почтой – она любила их с юности, удовольствие получала от чтения, хотя в большинстве случаев почти сразу забывала, о чем было написано. К ее сожалению, в те дни в газетах о театре писали мало, а Барыня особенно любила читать именно о театре.

Автор статьи рассказывал о славных боях, даваемых отважной справедливой пронумерованной коалицией разгромленному в прах деспоту.

Ему, деспоту, постоянно давали бои, а он, разгромленный, все отбивался, и даже иногда, полагала Барыня, переходил в наступление – поскольку если бы он все время отступал, то бои отодвигались бы вместе с ним к западу, но время от времени бывало так, что в газете ничего не сообщали о боях, или пересказывали сведения о более ранних, а потом вдруг новый бой – восточнее, чем предыдущий. В общем, не желал повергаться деспот. Ну, хоть вот из страны его выперли, да сын жив остался – и то хорошо, думала Барыня, уверенная, что не чувствует особой грусти по поводу потери мужа и отсутствия вестей от любовника только в силу твердого своего характера.