Сейчас я увижу квартиру Томоко. Я не могла поверить своему счастью. Когда мы поднялись на лифте, консьерж вручил мне ключ и показал, куда идти.

— Номер 1106 прямо по коридору. Повернете ключ два раза по часовой стрелке.

Я снова поблагодарила его и подождала, пока закроется дверь лифта.

Коридор был устлан серо-коричневым ковром с геометрическим рисунком. В сочетании с голубовато-серыми стенами это создавало впечатление какой-то мужской солидности. Раньше мне не приходилось бывать в таких огромных многоквартирных домах. Интересно, что здесь за жильцы? Знали ли они Томоко? Может быть, у нее здесь остались друзья? Или даже любовники? Меня так и подмывало постучать в двери и выспросить соседей. Но коридор был пуст и неприветлив. Казалось, за этими дверьми никто не живет, а сами они не более чем декорация. Стояла гнетущая тишина. Я представила, как по коридору идет Томоко, скользя взглядом по закрытым дверям. Наверное, ее раздражал этот толстый ковер, поглощающий звук шагов. Хотелось ли ей закричать, чтобы кто-нибудь наконец открыл дверь?

И вот я стою перед квартирой номер 1106. Дрожащей рукой вставляю ключ. Вокруг меня витают запахи табака, кофе и соевого соуса. Ключ мягко поворачивается в замке, и дверь открывается. Я осторожно вхожу. Кажется, что меня вот-вот обругают за непрошеное вторжение. Шторы опущены, и в квартире так темно, что я с трудом различаю очертания стола и диванов. Все вокруг словно пропитано грустью — наверное, при жизни здесь тосковала Томоко, а потом горевал старик Ямада.

Я нащупала выключатель, и комнату залил свет. Передо мной возникла просторная гостиная в современном стиле, где белое дерзко контрастировало с черным. На стене висел огромный телевизор самой последней модели. Перед черными кожаными диванами был расстелен белый пушистый ковер, очень дорогой на вид. На нем стоял стеклянный столик с хромированными ножками, заваленный модными журналами. Над телевизором висела полка из черного дерева с солидными книгами по дизайну и моде. Рядом с диваном и креслом тянула шеи парочка ультрамодных торшеров, явно купленных в Европе за немалые деньги.

Но где же здесь сама Томоко? Я представила, как она ходит по Аояма, выбирая мебель. Да нет, здесь наверняка поработал профессиональный дизайнер. Меня вдруг охватило разочарование. Я так радовалась, что проникла в ее квартиру, а здесь вдруг почувствовала себя обманутой. Даже после смерти Томоко ее жизнь осталась тайной для меня.

Я осмотрелась. Из гостиной вели три двери. Две справа были закрыты, а за полуоткрытой третьей я увидела сверкающие белые шкафы со встроенной плитой из нержавеющей стали. Кухня. Люди обычно не слишком пекутся о своей кухне. Возможно, я найду что-нибудь там?

Поначалу я была разочарована. Все было новеньким и ничем не выдавало хозяйку. Немецкая плита «Браун». Раковина и кухонный стол без единого пятнышка. Открыв шкаф, я увидела целую коллекцию кухонных ножей. Что же будет со всем этим добром? Или Ямада-сан передарит его следующей любовнице? Я едва не рассмеялась.

Хромированный блестящий холодильник тоже казался совершенно новым. На его дверце висели листочки с расписанием занятий по плаванию и временем посещения фитнес-клуба. Еще там было несколько открыток из Европы. Открыв холодильник, я увидела, что на полках ничего нет. В морозилке я обнаружила лишь лед и водку. Пройдясь по отделениям на дверце, выудила коробочку с ампулами инсулина. Так, значит, господин Ямада страдает диабетом. Я чуть не захохотала, когда представила Томоко в роли медсестры, вкалывающей инсулин в дряблую руку своего престарелого любовника.

У окна стоял небольшой столик, и я, обойдя кухню, опустилась рядом с ним на стул и тут заметила, что столешница вся усыпана рыжими пятнами от погашенных об нее сигарет. Ага! Наконец-то! Я провела рукой по шрамам на столе, словно это было некое послание. Передо мной возник совершенно иной образ — я живо представила, как Томоко сидит вечерами в одиночестве, слушает радио, листает журналы и курит одну сигарету за другой. Теперь я знала, какой была ее истинная жизнь.

Но меня по-прежнему снедало любопытство. Как выглядел этот Ямада-сан? Толстый, лысый с темными стариковскими пятнами на лице? Я решительно двинулась в спальню. Возможно, там есть их общая фотография.

Но и здесь меня ждало разочарование. Спальня выглядела, как гостиничный номер, убранный в ожидании следующего постояльца. Похоже, все личные фотографии унесли, а может, их там и не было. Я внимательно осмотрела комнату. То же сочетание черного и белого, что и в гостиной: просторная двуспальная кровать под черным атласным покрывалом, расшитым белыми розами, и черно-белый крапчатый ковер. На стене напротив кровати висела черно-белая фотография обнаженной женщины в объятиях змея-искусителя. Другую стену занимали шкафы. Я выключила свет и раздвинула шторы. Потом легла на кровать и, зажмурив глаза, стала представлять их вдвоем в постели. Интересно, как Томоко ублажала своего партнера? Неужели она его любила?

Отсюда открывалась восхитительная панорама Токио со стороны Синдзюку. Город лежал как на ладони — казалось, он принадлежит мне. Как можно помышлять о самоубийстве, имея такой чудный вид из окна? Меня снова охватила злость на Томоко. Мне хотелось ударить ее, выцарапать глаза, сжечь дотла ее квартиру. Но Томоко уже далеко. И больше никогда не позвонит и не взмахнет волшебной палочкой, поднимая меня над обыденностью. Я заплакала, на этот раз совершенно искренне. Мне было горько, оттого что та, которой мне хотелось причинить боль, уже никогда ее не почувствует. Отвернувшись от окна, я сжалась в комок, сотрясаясь от рыданий.

Когда я наконец успокоилась, глаза мои скользнули по шкафам. Встав с кровати, я распахнула дверцы одного из них и невольно отпрянула под натиском рвущейся на волю одежды. Казалось, вещи, словно домашние питомцы, просились на прогулку. С минуту я молча изучала их — белье «Ла Перла», юбки «Прада», блузки от Диора, некоторые еще с ценниками — и постепенно тяжесть на душе стала проходить. Я все-таки ее нашла. Здесь чувствовалось ее незримое присутствие. Казалось, Томоко просто оделась и ушла, а вернувшись, небрежно запихнет свои вещи в шкаф. Все полки были забиты скомканной одеждой — дорогой и дешевой, чистой и ношеной. Вынув из этой кучи блузку, я стала аккуратно складывать ее — сначала пополам, как нас учили в школе, потом рукава, дальше все остальное. Сложенную блузку я вернула на полку и неожиданно для себя стала наводить в шкафу порядок, как бы помогая Томоко. Каждую вещь я комментировала, словно подруга сидела в соседней комнате и могла меня слышать.