Помню, что там рос виноградник, мы еле успели разделиться на две группы, присели, и как они подошли, мы на них кинулись… Но бросились только с ножами, без выстрелов, но не чтобы не шуметь, а чтобы своих не перестрелять. На меня бросился один здоровый немец, он, видно, одного нашего убил, развернулся на меня, и я еще подумал, что у него в руке граната. Я успел ногой его в живот толкнуть, он пошатнулся, отступился на шаг, но отмахнулся и рукой меня зацепил в подбородок. Но я нырнул ему в ноги, наверное, он подумал, что я падаю от его удара, и, поднимаясь, я ударил ему ножом снизу, прямо между ног… Он только крякнул, но не упал сразу, а медленно осел прямо на меня…

Я потом посмотрел, а у него в руке был пистолет… Это правильно говорят, что не каждый может убить ножом, но в критической ситуации, когда остается доля секунды и вопрос стоит ребром: или ты, или он, – то думать особо некогда… Но вообще как это у меня все так удачно получилось, я и сам до сих пор не понимаю…

Пока поднялся, помню, что дрожал весь, а все уже закончено, наши стоят. Меня похвалили, подбодрили. Посчитались, немцев оказалось двенадцать. Дострелили их. Шуметь не боялись, потому что на передовой всегда идет постоянная стрельба, и на наши выстрелы никто внимания не обратил. Но вообще, конечно, что и говорить, повезло нам сильно. Нас и больше было, и мы их первыми заметили. Нашего пленного освободили, оказался какой-то старшина. Он нам стал помогать, ведь у нас было трое убитых и шесть раненых, из которых двое очень тяжелых, оба без сознания.

Их в первую очередь положили на плащ-палатки и вперед. У самых окопов начали перекликаться: «Мы свои!» – «Пароль!» – «Котелок». – «Отзыв!» – «На двоих». Подползли к самым окопам, и тут я совершил ошибку. Когда осветительная ракета только погасла, нужно было немного выждать, а не кидаться сразу, потому что когда ракета тухнет, то пулеметчик сразу дает очередь в темноту. Но я сразу поднялся на бруствер и тут же получил две пули в левую руку… Одна навылет, а другая застряла в кости, чуть повыше кисти. Я упал в окоп, меня перевязали.

Вышли к своим, доложились. Командир роты поблагодарил и отправил нас, четверых раненых, в санроту. Отдали нам документы. А потом в санроту пришли и ротный, и остальные ребята. «Благодарю за службу! Быстрее выздоравливайте и возвращайтесь к нам». И зачитал нам приказ, что нас всех четверых наградили медалью «За отвагу». Тяжелораненым и убитым дали по Красной Звезде, а здоровых пообещали наградить позже, потому что наград на всех просто не хватило.

Мы пошли своим ходом в тыл, а там как раз стоял санитарный эшелон, в который нас и приняли. Суток трое, наверное, ехали, но я лежал на верхней полке, меня просквозило, и сильно простыл. Приехали в город Крюков на Днепре, всех разобрали по отделениям, а меня в изолятор, потому что боялись, что это не простуда, а какая-нибудь зараза.

В госпитале меня подлечили, но когда сняли гипс, оказалось, что кость срослась неправильно. Перед самой выпиской меня вдруг вызвали на перевязку. Ребята в палате даже засмеялись, потому что мне выписываться пора, а меня опять на перевязку. Но мне опять поломали руку и загипсовали заново.

Потом нас отправили в ГЛР (госпиталь легкораненых), который находился на станции Хировка. Причем мы поехали туда прямо в нашем госпитальном нательном белье. Оно было такое старое, уже застиранное совсем, а нам выдали только шинельку, чтобы прикрыться, да ботинки без обмоток, так что выглядели мы как настоящие голодранцы… В этом ГЛР мне сделали семь или восемь сеансов лечебной физкультуры. Я садился за стол, работал пальцами на специальном станочке, а потом мне еще целый час медсестра массажировала руку. Помню, вышел с первой процедуры, а у меня раненая рука работает лучше здоровой, правда, всего на два часа.

А чтобы мы не бездельничали, нас там начали обучать. Отобрали тридцать молодых славян, и начали нас учить станковому пулемету. Тех, кто постарше, – на ручной пулемет, а все остальные, в основном нерусские – на ПТР, потому что там и учить нечего. Я все добросовестно выучил и сдал на «хорошо».

Доехали с этим ГЛР до Жеребкова, а это от моего родного Котовска всего 35 километров. Я, конечно, попросился заскочить домой, но мне не разрешили: «Не стоит, вы отстанете, будут проблемы».

А через пару дней началась Ясско-Кишиневская операция. Примерно 26 августа на малом ходу прошел эшелон, и из него прямо на ходу для нас выбросили тюки с обмундированием. Нас выписали, и командой где-то из семидесяти человек мы поехали на фронт.

Это была целая эпопея. Добрались до узловой станции Слободка, там сели на угольный эшелон, и на нем доехали до Рыбницы. Грязные были как черти. Потом поехали в Яссы, там сходили посмотреть королевский дворец. Дальше пошли пешком, и везде нас румыны встречали очень хорошо, всегда сами нас угощали. А узбекам там была вообще радость. В одном месте сбежал хозяин большого хозяйства, где было много овец. Так они их резали и эту жирную баранину ели прямо без соли.

На попутных эшелонах, в основном на наливных сцепках, поехали дальше. Как сейчас помню, что когда ссорились с охраной эшелонов, то наши нацмены кричали: «Я тоже должен ехать на фронт! Почему я должен пешком идти, что я тут украду?» Как-то уселись на крышу одного вагона, но в щель увидели, что до самого потолка он заполнен станковыми пулеметами. Нет, думаем, лучше пересесть на другой вагон.

В общем, с такими приключениями, где ехали, а где шли. Помню, что проезжали через Роман, Бакэу, Брашов, Орадя. Нигде ничего мы у людей сами не просили, просто стыдно было просить. Если покормят – спасибо, а нет, так нет. Но почти везде люди нас сами кормили.

И только 5–6 сентября мы добрались в запасной полк 2-го Украинского фронта, который располагался где-то на Дунае, в Венгрии. Что вам сказать… В этом полку было около тридцати тысяч народу… Нары в четыре ряда. Если пошел в туалет, то все, твое место сразу занимали, ведь как селедка в бочке лежали… А когда подъем, то спуститься по лестнице сразу нельзя – внизу пробка, потому что пока все оденутся, выйдут…