– В Тифлисе вывески на русском языке, – говорит Купец, – но фамилии все туземные и как будто располагают к чиханию… адзе… одзе… инцы… анцы… чиритахчирахачианцы… – Купец хохочет, как может хохотать лишь русское, крепкое физическое здоровье…

Действительно, передает он все эти нерусские названия смешно и по-русски беззлобно. Мы тоже смеемся и окончательно настраиваемся на легкий лад.

– В Тифлисе, – говорит в тон Купцу Путешественник, – в гостинице «Северные номера» приносит мне грузин чужой чемодан и говорит: «Жимодан твой?» – Я разозлился: «Варвары, – кричу, – Азия!»

– А дороговизна, – говорит Купец, – рюмка кахетинского двугривенный… Ессентуки дешевле в Москве стоят… Спрашиваю, сколько номер стоит – «рубь тризит пять». – Он опять заразительно хохочет.

– Всюду тайна чужой души, – говорю я, – и все-таки в глазах инородцев нет такой затаенной вражды, которую питает к нам, русским, еврей.

– Мне один отставной солдат сказал, – говорит Надежда Степановна, распоряжаясь одновременно за столом как радушная хозяйка, – я когда в местах народных восстаний против евреев бываю, всегда люблю записывать народные мысли.. Солдат сказал: «Шамиль супротив русского оружия не устоял. Много крови нашей выпил, двадцать лет пил, а не устоял. Так еврей и подавно не устоит».

– Нет, – отвечает Купец, – тут, Надежда Степановна, дело посложней… Еврейский элемент постепенно проникает на Волгу. В Царицыне их уже немало.

– Я отмахал по России пять тысяч верст, – замечает Путешественник своим умным, нервно живым профессорским говорком, – и ни разу не мог убежать от еврейских клопов.

– Если евреи разольются вокруг страшным потоком, вся колонизаторская энергия России пойдет прахом, – говорю я. Эта моя мысль есть краткий тезис речи, с которой я намерен выступить на конгрессе.

– Вся беда в том, – говорит Купец, брезгливо отодвигая от себя блюдо с устрицами, – что наш капитал лежачий. Как писал один литератор, с подвижным капиталом и на окурках можно миллион нажить. Сила еврея в деньгах. Пока деньги у евреев, нижегородские спасители отечества нас, русских коммерсантов, знать не желают. Был бы я, например, еврей, и была бы у меня фамилия, ну допустим, – он поднимает глаза вверх, силясь представить себя евреем и подобрать себе какую-нибудь еврейскую фамилию понеобычней, – ну допустим, Жукенплейш, – озорно выпаливает Купец и хохочет, как всегда смеется русский человек, видя или воображая что-либо еврейское, над которым он чувствует свое превосходство, даже будучи беден и зависим от еврейского богатства, превосходство, которое не покупают, а которое получают в жилы свои от родительской славянской крови, – Жукенплейш, – повторяет Купец, довольный выдумкой, однако, снова став серьезным, он твердо заявляет: – Деньги у евреев надо отнять. На конгрессе господин Генрици правильно об этом говорил.

– Дело не только в деньгах, но и в умении, – говорит Путешественник. – Например, по вину Россия вполне может составить конкуренцию многим. Мы производим двенадцать миллионов ведер вина, но держим его в бурдюках. А если сравнить это с успехами сахарозаводчиков…

– Сахарозаводчики выскочили в люди, связавшись с еврейским капиталом, – покраснев, заявляет Купец.

Нет, русский человек все-таки долго еще не может вести распространенный в Европе легкий, непринужденный разговор. Даже отдых его наполнен проблемами. Слишком тяжелы и многообразны эти наши проблемы. Спор перескакивает с проблемы на проблему и становится сугубо коммерческим, экономическим, по-настоящему понятным лишь Купцу и Путешественнику, который владеет в нескольких местах России доходными имениями.

– Наша русская пшеница, – говорит Купец, – всегда считалась на европейском рынке самой дешевой, а теперь мы ее вынуждены продавать по 35 – 40 копеек пуд. Вот и будьте добры, потеряли заграничные рынки. Конечно, Европа нашла других поставщиков. Теперь извольте отвоевывать рынки. Что в год потеряешь, в десять не вернешь. Дешевле продавать невыгодно, а по такой цене у нас никто не берет.

– Отчего ж так? – спрашиваю я.

– Урожаи в поместьях все хуже, – отвечает за Купца Путешественник, – землю высосали, а агрономией заниматься не хотят… А вы, – обращается он к Купцу, – бросьте торговать пшеницей, займитесь виноградом. Мне прошлогоднее «Каберне» дало 75 тысяч чистого дохода. Вино, как ни мал сбор, дает 20 тысяч рублей чистоганом.

Я, видя, что спор этот скучен для хозяев – Надежды Степановны и Павла Яковлевича, решил перевести разговор в более живое и понятное для всех русло. Тем более что страсти обострились и Купец крикнул Путешественнику:

– Россия – это не вино, а пшеница. Это русский продукт, а чем попало торговать мы не намерены. Лишь бы выгода – это еврейский подход.

– Как насчет торговли вином или пшеницей, – сказал я, улыбаясь, – тут мы с Надеждой Степановной не специалисты, но виноград в Крыму выращивают отменный.

– Да, да, – сказала Надежда Степановна, – Марья Васильевна пишет, она в Ялте только виноградом в основном и питается. Так врачи предписали – виноград и ялтинский воздух.

Однако Купец, распаленный спором, все еще не мог избавиться от желания во всем и всем противоречить и делал это сообразно своей простой, искренней, отчасти даже до бестактности искренней натуре.

– Виноград? – живо переспросил он, точно ожидая, что кто-либо похвалит крымский виноград, и заранее приготовив слова, чтобы его обругать. – Дерут невозможно. Фунт винограда по 15, 18, 25 копеек… Это в сентябре… А в Киеве пуд винограда три рубля.