– Увы, мой бедный друг!
– говорил ему Даль.
– Нужно страдать. Только не красней за свою боль, жалуйся, это тебе пойдет на пользу.

– Нет, нет, - отвечал раненый; меня услышала бы жена, и были бы насмешки, что такой вздор, как боль, лишил меня силы воли.

К пяти часам утра боли усилились, и беспокойство перешло в ужас. Только тогда Арендт объяснился определенно; он сказал, что все кончено, и что раненый не протянет суток. Пульс падал, руки коченели, глаза были закрыты; он двигал руками только для того, чтобы медленно и безмолвно взять лед и потереть им лоб. В два часа после полудня он открыл глаза и спросил du maroska – м о р о ш к и. Морошка – плоды [ягода], нечто среднее между нашей ежевикой и нашей садовой малиной. То, что он просил, принесли. Довольно глухим голосом:

– Попросите войти мою жену, - сказал он, - я хочу, чтобы она дала мне ягод.

Она вошла, встала на колени перед раненым, предложила ему две-три десертные ложечки приготовленных ягод и прижалась щекой к его щеке. Тогда Пушкин погладил ее волосы и сказал:

– Все хорошо! Хорошо! Все идет к лучшему; ничего такого не будет, идет...

Светлое выражение его лица, твердый голос ввели молодую женщину в заблуждение. Она вышла почти успокоенной.

– Сейчас вы его увидите, - сказала она прибывшему доктору Спасскому.
– Милостью свыше, ему лучше; он не умрет.

А в минуту, когда она это говорила, смерть приводила в исполнение вынесенный окончательно приговор. С воспринятой уверенностью, что Пушкину лучше, к нему вошли самые близкие друзья: Жуковский и Виельгорский. Даль шепнул на ухо Жуковскому:

– Начинается агония.

Однако мысли еще казались ясными. Лишь время от времени их затемняло забытье. Один раз он взял руку Даля и, сжав ее, сказал:

– Подними же меня, и давай - выше, выше!

Было ли это началом бреда? Было ли это стремлением к богу? Пришел в себя и, глядя на свою библиотеку, продолжал:

– Мне кажется, что я взбираюсь с тобой по этим полкам и книгам очень высоко, очень высоко! И у меня кружится голова.

Немного погодя, не открывая глаз, он нащупал руку Даля и сказал:

– Ну, идем же, ради бога! Идем вместе.

Даль, рискуя причинить излишнее страдание, взял его тогда обеими руками и приподнял. Вдруг, словно пробужденный этим движением, он открыл глаза, его лицо прояснилось, и он сказал:

– Ах! Все кончено, значит; я ухожу... ухожу... Затем, снова откинувшись на подушку:

– Едва дышу, - добавил он; - задыхаюсь.

Это были его последние слова. Дыхание его груди, до тех пор спокойное, сделалось порывистым и вскоре совершенно прекратилось; стон вышел из его груди, но такой легкий, такой спокойный и такой слабый, что никто из присутствовавших его не услышал. Это было, однако, самое последнее.

– Все?
– спросил Жуковский после минуты молчания.

– Все кончено, - ответил Даль.

Это случилось 29 января 1837 года, было без четверти три часа после полудня. Пушкину не было еще 38 лет.

Примечания:

Пушкин Александр Сергеевич (1799 – 1837) – родился в Москве; за оду «Вольность», обращение «К Чаадаеву», другие вольнолюбивые стихи и эпиграммы 18 (6) мая 1820 года был выслан из Санкт-Петербурга на Юг России; через четыре года, Александр I определил новое место ссылки: Псковскую губернию, и поэт из Одессы приехал в село Михайловское 21(9) августа 1824 года

Ганнибал Абрам Петрович (ок. 1697 – 1781) – упомянут не как прадед, а как дед Пушкина, видимо, потому, что у самого поэта в стихах «Моя родословная. Post scriptum» Ганнибал назван дедом: «Решил Фиглярин, сидя дома, что черный дед мой Ганнибал…» и «Сей шкипер деду был доступен…»; как раз эти строки Александр Дюма переводил на французский язык; предков вообще, без уточнения степени родства, величают дедами.

___

Теперь, когда Пушкин умер, вот что происходило дальше. Жуковский решил заказать посмертную маску своего друга. Послали за формовщиком, и слепок был сделан. Смерть еще не успела изменить черты его выразительного лица. Слепок передавал облик человека спокойного и грандиозного.

Потом распределили между собой хлопоты, связанные с этой смертью, и те, что следовали за ними. Княгиня Вяземская и мадам Загряжская не отходили от вдовы. Другие занялись подготовкой к похоронам.

На следующий день друзья поэта - Даль, Жуковский, Виельгорский и Тургенев положили его в гроб. В течение всего времени, пока гроб был выставлен в доме, надевшем траур, этот дом постоянно был полон. Свыше 10 тысяч человек нанесли поэту последний визит. Только не слышно было рыданий: одни потеряли родного человека, многие - друга, все потеряли великого поэта.