Тяжек был траур для этой прекрасной вдовы.

Врач боялся невралгических припадков по причине скорби

И направил ее для длительного лечения

За границу, на воды... этот добрый и дорогой доктор!

Когда русская дама путешествует за границей,

Когда ее отправляют на запад, восток, юг и север,

На берега Тибра или на берега Тахо,

Она приезжает в Париж, потому что этого хочет рок!

Она приехала в Париж, и Париж устроил ей праздник.

Прошел, промелькнул для нее год, едва ли не как один день;

И вот она ощутила тревожное утро,

Что-то лежало на сердце: это была любовь.

Пробил ее час; она любила. Бедная женщина!

Новое чувство ее ужаснуло сначала.

Любить, какое безумие и тела, и души!

Она пыталась бороться, но любовь оказалась сильней!

И очень нужно было сдаться. Тогда в Россию

Отправили письмо. Проворный гонец

Продал лес, дворец, воды и земли

Почти за полцены и прислал деньги.

Нежную грезу незамедлительно венчала свадьба,

Но со следующего дня нежный возлюбленный

Стал немногословным деспотичным мужем,

И за началом быстро последовал конец.

Золото, бриллианты, драгоценности скользнули в бездну,

Какую перед всяким биржевым игроком

разверзает демон фатальности.

Она заболела, и супруг, дополняя список преступлений,

Распорядился поместить ее в ближайшую больницу.

Сначала он навещал ее там, потом исчез. Мечта,

Ускользая, оставляет в воздухе заметный след и звон.

Постоянно думая о возвращении сладкой лжи,

Она пребывала в агонии полгода и ночью умерла.

В огромном городе ее незамеченная смерть

Не вызвала ни жалости, ни горя.

Ее обрядили в бедняцкий саван

И вечером положили в могилу без отпевания и плача.

Но у нас, где зависть обернулась злобой,

Эта кончина вызвала большой резонанс: ее предсказывали!

И к чести нашей человеческой сути

Я должен сказать, что таким исходом

были больше довольны, чем удручены.

Наконец прекратили высмеивать, злословить,

И единственным воспоминанием,

Что Петербург хранил о бедной мученице,

Осталось то, что она одевалась с изысканным вкусом.

Разве что остается еще герб, украшающий

Богатый дом в очень хорошем квартале.

Остается элегия поэта, надиктованная

Мрачной музой со стальной лирой в руках.

Остается подросток, отпрыск несчастный

Знаменитой фамилии, пресекающейся на нем,

Кому до смерти, черт возьми, нести

Кару за грехи, в которых он не повинен.

Вот что написал большой поэт, павший жертвой общего заблуждения.

А ведь это поэт, который пишет на века, работает с бронзой. Итак, установим факты во всей их правде или, скажем лучше, во всей их достоверности.

Мадам Воронцова-Дашкова вышла замуж во Франции за дворянина, положение которого в обществе было равным ее положению, по меньше мере, и богатство которого превосходило ее богатство.

Он был одним из самых видных молодых людей Парижа, как она была одной из самых видных женщин Санкт-Петербурга. Все время, что она, очаровательное и умное создание, которое я имел честь знать, была жива, она являлась идолом для своего мужа. Настигнутая долгой, мучительной, смертельной болезнью, она скончалась среди роскоши, в одной из самых лучших квартир Парижа, на втором этаже дома на площади Мадлен, выходящего фасадом на бульвар. Скончалась в присутствии мужа, дежурившего при ней с подменой, который в течение последних трех месяцев болезни, не выходил из дворца, а также в присутствии герцогини Фитц-Джеймс [Fitz-James], графини Фитц-Джеймс, мадам Гранмезон, старой девы по имени мадемуазель Джерри [Jarry] и двух сестер милосердия.