– Да, слишком многие.

Когда маркиз и Генри ушли, Олимпия пересела на стул рядом с Брентом и поцеловала его в щеку.

– Помощь маркиза может оказаться полезной, – заметила она.

– Да, может. Конечно, скандал с его женой разразится уже скоро, и преданность слуг от него не спасет. Но я не верю, что обществу будет какое-то дело до того, что он не соблюдает положенного траура. Он ведь женился на простолюдинке, и в обществе не признавали его жену. Полагаю, многие сочтут, что женщина вообще недостойна траура.

– Печально, но факт.

– Ты боишься, что я начну колебаться, когда дело дойдет до того, чтобы сбросить мать с пьедестала: – Брент поцеловал ее, а она виновато посмотрела на него. – Так вот, не начну, Олимпия. Знаю, что будет не так-то легко, но я не могу допустить, чтобы это продолжалось. Мне не удалось остановить ее после того, что она сделала с Фейт, но на сей раз я не проиграю. Я лишь надеюсь, что мне не потребуется запирать ее в сумасшедшем доме или отправлять на виселицу.

«И это, – подумала Олимпия, – грустная правда, с которой не поспоришь».

Баронесса задержалась у выхода из лавки, прикидывая, достаточно ли сладостей у самых маленьких детей, оккупировавших ее дом, и не стоило ли купить еще чего-нибудь. Решив, что всего достаточно, она двинулась обратно в Уоррен. Олимпия очень надеялась, что никто не заметил, что она одна отлучилась из дома. Разумеется, Олимпия прекрасно знала, что леди не должна выходить из дома без провожатых, но она все-таки уже не молоденькая девушка, которой требуется охрана, чтобы оградить ее от всякого рода оскорбительных инсинуаций. Кроме того, был день, а идти от дома совсем недалеко. Однако, несмотря на все эти доводы, ею стало овладевать чувство вины, и она слегка занервничала из-за того, что оказалась на улице одна. У нее вдруг возникло дурное предчувствие, и она ускорила шаг.

После трех дней напряженных трудов ее жилище постепенно начало освобождаться от детей. Те из них, кто не мог или не хотел разъезжаться по домам, были устроены у ее родственников, но с ней по-прежнему оставались шестеро мальчиков, девочка, которая скоро превратится в девушку, четверо мальчишек из ее «войска» плюс двое племянников. Спасенные из Доббин-Хауса нуждались в особой поддержке, пусть даже ситуация, в которой они оказались сейчас, была не сравнима с прежней. Рожденные в темных и мрачных лондонских трущобах, эти дети привыкли к жестокостям жизни и не рассчитывали на лучшее – в отличие от своих сверстников, выросших в семьях с достатком. Но и у них оставались следы от душевных травм. Была бы ее воля, она бы всех, кто отправил этих бедняжек в ад, колотила собственноручно до тех пор, пока кожа на них не стала бы свисать лохмотьями.

Сделав глубокий вдох, Олимпия медленно выдохнула, чтобы в голове прояснилось. Восстановив внутреннее равновесие, она вдруг услышала кошачье мяуканье. Олимпия посмотрела вдоль узкого полутемного прохода между двумя ветхими зданиями. По доносившимся звукам она поняла, что это пищал котенок. Здравый смысл и пробежавшие по спине мурашки призывали быть осторожной. Но все соображения отступили на задний план, когда до нее опять донесся отчаянный писк маленького существа, оказавшегося в беде.

Она осторожно ступила в проулок. Очутившись в пространстве, ограниченном двумя стенами, Олимпия постояла, чтобы привыкнуть к царившему здесь полумраку. Первое, что она увидела отчетливо, был желтый пушистый комочек, висевший на веревке, привязанной к крюку, торчавшему из стены. Котенок неистово пытался вырваться из пут – он был подвешен за связанные веревкой задние лапы. Потрясенная такой жестокостью, Олимпия кинулась к нему.

Пока она придумывала, как добраться до конца веревки и распустить узел, из темноты переулка вынырнули двое мужчин. Они тут же бросились на Олимпию. Она словно меч выставила перед собой зонтик, но это заставило их остановиться совсем ненадолго. Тогда пришлось воспользоваться зонтиком как дубинкой. Размахивая им и таким образом удерживая нападавших на расстоянии, Олимпия решила сделать несколько шагов назад и выскользнуть из ловушки.

Но тут она вдруг оступилась, и это остановило ее отступление. Каблук предательски подвернулся на булыжнике, и Олимпия на миг потеряла равновесие, что позволило одному из мужчин схватить ее, а другому – ударить. Но она должна была биться, несмотря на острую боль. Удар только подстегнул ее решимость, и она принялась отбиваться от мужчины, державшего ее. Ошеломленный оказанным сопротивлением, тот отпустил ее. И теперь, преодолев свой страх, Олимпия показала этим негодяям, что могла драться ничуть не хуже любого мужчины. И пользоваться такими же грязными приемами.

– Ах ты, сука! – взвыл тот, что был повыше, когда Олимпия ткнула его пальцами в глаза. Он прикрыл лицо руками и завопил: – Она меня ослепила!

– Не ори, Уилл, – приказал второй, коренастый и мускулистый. – Не то сюда люди сбегутся, и тогда…

Он не успел договорить, потому что и сам громко завизжал – Олимпия ударила его коленом между ног. Согнувшись пополам, он отступил, а Олимпия развернулась, чтобы выскользнуть из проулка, однако в нее вцепился другой нападавший – тот, которого она ткнула в глаза. Судя по всему, этот уже прозрел и пришел в себя.

– Ты же говорил, что она благородная дама… – Мужчина задыхался, пытаясь удержать молотившую его кулаками Олимпию. – Миледи вроде уверяла тебя в этом. «Идите и убейте баронессу», – сказала она… Баронесса?! – Коротким смешком он выразил сомнение в том, что женщина, так отважно отбивавшаяся, могла считаться леди. – Я ведь чуть не остался без глаз! Нет-нет, она не из благородных.

– Заткнись, Уилл! – Второй мужчина подошел поближе и занес руку, чтобы ударить Олимпию еще раз. – Миледи хочет, чтобы эта тварь сдохла. От нее слишком много проблем, и с этим пора заканчивать. Она говорит, что ее сын должен оставаться в одиночестве. – Негодяй мрачно усмехнулся, глядя на Олимпию. – Так что, мадам, прощайте.