Сапиро Евгений Саулович
Шрифт:
Мертвая тишина. И в ней свистящий, всем слышный шепот:
– А, сука! Так тебе и надо!
Интересно, что когда в начале 1990-х разнообразные сборники анекдотов заполонили книжные прилавки, ни одного из услышанных мною от «сидельца» анекдотов я в них не обнаружил.
Моя будущая жена Лида в первый же вечер нашего знакомства рассказала о своих родителях так: мама – медицинская сестра, папа погиб в 1941-м. Первое наше знакомство продолжалось неделю. Через полгода, приехав на преддипломную практику (и ко мне), она призналась:
– Знаешь, впереди всякие оформления, анкеты… Поэтому ты должен знать правду о моем отце. Осенью сорок первого он встречался с двумя старыми друзьями. Из троих отец был, как сказали бы сейчас, наиболее продвинутым. Друзья спрашивали: почему Красная Армия ведет бои не на чужой, как раньше было обещано, а на своей территории. Он объяснял. А утром его забрали…
Это было еще не все. Аню Родину, маму Лиды, вынудили отречься от «врага народа». Лида, оформляясь на работу в «почтовый ящик», а позднее – в заграничные поездки, во всех анкетах на вопрос об отце отвечала той самой обтекаемой формулировкой: «погиб в 1941», – каждый раз вздрагивая в ожидании «наводящих вопросов». То ли органы глубже не копали сознательно, учитывая отречение жены от «врага народа», то ли что-то засбоило в их отлаженной машине, но дополнительных вопросов так и не последовало.
Одиночество, бедность (жалкие копейки медсестры), тяжкий груз на душе не прошли бесследно для Ани Родиной. Она ушла из жизни в 42 года, не дожив дня до свадьбы дочери. Свадьбы, которая по этой причине не состоялась. Мы тихо «расписались»… и все.
Предыдущий раздел заканчивается словами о тех временах: «Так что все было довольно неплохо. За одним исключением: когда из-за «погоды» «свидание» отменялось. У многих – навсегда».
Эти слова о моих тесте и теще, которых я так и не увидел, об их исковерканных сталинской эпохой судьбах. О миллионах подобных судеб. Через 60 лет скупая информация об отце, полученная Лидой в детстве, была дополнена еще пятью строками. Я обнаружил их летом 2008 года в интернетовской версии «Книги памяти» Кемеровской области:
Гусаров Степан Иванович: 1913 года рождения,
электрик ЦЭС треста «Ленинуголь»,
место проживания: г. Л.-Кузнецкий.
Осужд. 20. 10. 1943. Военный трибунал Новосибирского гарнизона.
Обв. по ст. 58–10 ч. 2, 58–8 УК.
Приговор: 10 лет с поражением в правах на 3 года.
Как ощущалось именно это трагическое своеобразие «сталинской эпохи» ее молодым современником? Несколько моих ровесников, по семьям которых непосредственно прокатился каток репрессий, потом говорили о чувстве если не постоянного, то периодически возникающего страха. Семью моих родителей сия чаша миновала. Мы сопережили, но не пережили самое страшное. Я знал многое, но далеко не все. Поэтому фон «внешней среды», сопровождавший меня в «сталинскую эпоху», можно назвать напряженной осторожностью. Осторожность вводила поправочные коэффициенты в нормальное, естественное поведение. Все эти коэффициенты включали в себя слово «не»: не откровенничай, не говори лишнего, не высовывайся, не забывай о своей «инвалидности пятой группы» (еврейской национальности)…
Атмосфера «сталинской эпохи» не могла обходиться без присутствия в ней самого вождя. Нездоровый, «радиоактивный» характер сталинского «фона» я впервые ощутил в 15 лет. В 1949 году весь советский народ праздновал семидесятилетний юбилей И. Сталина. К тому времени я стал заядлым читателем не только книг, но и прессы. Как минимум на протяжении года ежедневно в главной газете страны «Правде» на второй полосе, в правом верхнем углу присутствовала рубрика «Поток приветствий». В ней печатали список отдельных лиц и организаций, поздравивших отца народов.
Вообще-то все октябрятское и пионерское детство было пронизано Сталиным:
«Пионеры! За дело Ленина – Сталина будьте готовы!»
«Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»
«Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовет Отчизна нас!» (из песни к кинофильму).
«Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил!» (из первого варианта гимна Советского Союза).
И, наконец, святое: «За Родину! За Сталина!».
Почему-то (может быть, по детской недозрелости) все это воспринималось как должное. А вот предъюбилейная и послеюбилейная шумиха оказались «перебором» даже для выросшего в этой среде юного организма. Организм почувствовал что-то не то, почувствовал фальшь.
Когда на голубом экране ТВ, а пару раз и «в живую», я вижу уж точно не глупого и вроде бы образованного лидера КПРФ Г. Зюганова, который все время пытается «отмазать» сталинскую систему, у меня возникает безответный вопрос: он что, действительно не может уловить той тошнотворности сталинизма, которую, против собственной воли, почувствовал пятнадцатилетний чусовской пацан, или прикидывается?
Самое унизительное воспоминание из этой тематики – реакция зала (комсомольской конференции, торжественного собрания) на заключительные слова очередного выступающего: «Да здравствует наш (перечисление достоинств и эпитетов) товарищ Сталин!» После этого все вставали и начинали радостно аплодировать. Радоваться следовало долго. Хлопая в ладоши, ты все время посматривал в президиум и по сторонам: ждал сигнала, когда можно остановиться… Причем никто никогда мне не говорил: прекратишь первым – будет плохо. Каждый формулировал этот вывод самостоятельно. Это были бациллы рабства, проникшие в организм из окружающей тебя среды. Носить их в себе, несмотря на полное их неприятие, предстояло еще долго. Как у нас часто водится, за грехи одного пострадали другие. Когда в 1990 году я впервые «въехал» в кабинет заместителя председателя облисполкома, в нем не оказалось портрета М. Горбачева. К автору перестройки я относился положительно, но напоминать хозяйственникам об отсутствии портрета не стал. Потом, в «эпоху Ельцина», несмотря на мое к нему уважение, осваивая новые для себя кабинеты первого вице-губернатора и затем председателя ЗС, я давал указание повесить на «портретный» крюк изображение российского герба.
Как специалист, почти десять лет профессионально занимавшийся политикой, не могу не отдать должного идеологам сталинской эпохи в умении вколачивать в голову широким массам трудящихся то, что они считали нужным. Например, мысль о неоспоримой «правильности» Сталина всегда и везде. Эффективность «вживления» образа непогрешимого Сталина не раз испытал на себе. Например, глубоко спрятанные подозрения, что с празднованием юбилея вождя творится «не то», сопровождались «оправдательной» мыслью: наверное, ЕМУ не все показывают.