Замысел, связанный с похищением папы римского и последующей ссылкой его в Авиньон, древнюю столицу опальных ватиканских императоров, как бы отошел на второй план. Скорцени понимал, что это лишь на время. Как только удастся операция «Большой прыжок», фюрер вновь потребует вернуться к делам Ватикана.

Однако, стараясь не выпускать из виду свои итальянские дела, он все же понимал: покушение на руководителей трех стран — задание особое. Скорцени давно предчувствовал, что настанет время, когда высшие интересы рейха заставят его прибегнуть к покушению на Черчилля и уж, конечно, на Сталина. Правда, не предполагал, что наступит оно столь быстро и неожиданно. Хотя момент выбран удачно. Конференция в Тегеране — идеальная возможность одним ударом посеять ужас в трех основных станах врага.

Вот только активная подготовка к операции продолжалась недолго. Через два дня, когда Скорцени казалось, что пора перебраться поближе к Тегерану, в его кабинет неожиданно ворвался адъютант Родль.

— Штурмбаннфюрер, к вам гауптштурмфюрер Ольдер, из отдела радиоперехвата.

— Ну и что? — устало спросил его Скорцени, в деталях изучавший в это время план той части Тегерана, где находились посольства Советского Союза и Великобритании.

— Пригласить?

— Его откровения касаются Италии?

— Хуже. Персов.

— Тогда какого черта тянете? Сюда его.

Приземистый, худощавый, со старчески изможденным лицом, Ольдер вполне мог бы сойти за недавнего узника Заксен-хаузена или любого другого концлагеря. В самом выражении физиономии гауптштурмфюрера было что-то страдальческое, взывающее к сдержанности и милосердию всякого, кто с ним общался.

От одного вида этого недочеловека в эсэсовской форме Скорцени воротило. И он сделал бы все возможное, чтобы давным-давно убрать Ольдера со своих глаз, если бы не знал, что в своем кругу гауптштурмфюрер считается одним из лучших специалистов по радиоаппаратуре, овладевшим к тому же почти виртуозным мастерством радиоперехвата. Утверждали, что этот человек, по-монашески умевший на сутки приковывать себя к рации, обладал каким-то особым чутьем на эфир, позволявшим ему «вылавливать» самые осторожные и засекреченные вражеские рации.

— Чем утешите, гауптштурмфюрер?

— Только что расшифровали текст двух радиоперехватов, последний из которых осуществлен четыре часа назад.

— Четыре часа, гауптштурмфюрер. За это время выигрывают сражение или теряют короны. Нередко вместе с головой.

— Я знаю, — невозмутимо согласился Ольдер. — Некоторые расшифровки требуют до шести суток. Шифруют их ведь тоже мастера своего дела.

— Ясно, ясно, — недовольно поморщился Скорцени. — Что вы там выудили? Кому-то не терпится сообщить приятные новости друзьям в Тегеране?

— В Швейцарии.

— Опять?

— И мне не хотелось бы комментировать то, что вы сейчас прочтете. Кое-какие соображения, касающиеся местонахождения радистов, — в окрестностях Цюриха и в Берлине, — я изложил письменно.

— В самом Берлине?

— Почти рядом с нами, — бесстрашно подтвердил Ольдер. Чеканным шагом приблизился к столу Скорцени и положил на него папочку, га которой торчали уголки листов белой бумаги.

— Если я понадоблюсь…

— То будете ждать вызова в моей приемной, — отрубил Скорцени.

— Если только понадоблюсь, — стоял на своем Ольдер.

Он знал, что говорил. Уже через минуту Скорцени — как только он понял, какая информация легла ему на стол, — было не до какого-то там гауптштурмфюрера из отдела радиоперехвата.

Штурмбаннфюрер был потрясен. Источник га Берлина нагло сообщал агенту в Швейцарии именно о том, что СД готовит покушение на «большую тройку». Причем сообщал со всеми возможными подробностями, указывая, что главным исполнителем акции назначен он, Отто Скорцени. Еще несколько деталей, выловленных в текстах двух сеансов радиосвязи иностранных агентов, свидетельствовали: засевший в Берлине агент имеет доступ к самой секретной информации. Сведения, которые даже самим Скорцени воспринимались как особо секретные, этому источнику были известны до мельчайших подробностей.

— Кому же тогда доверять в этом государстве?! — грохнул Скорцени кулаком по столу так, что, казалось, верхняя доска должна была расколоться вместе с кистью. — Существует в рейхе что-нибудь такое, что можно было бы хоть на какое-то время держать в секрете?

Он поднялся и ринулся к двери. Ринулся в такой ярости, словно намерен был пристрелить каждого, кто окажется в приемной. Ибо любой человек, находящийся там, уже должен быть расстрелян. Только так нужно поступать в стране, где тайна самого высокого руководства через сутки становится предметом язвительных ухмылок каких-то вшивых агентиков, рассаженных врагом по нейтральным странам.

Остановило Скорцени лишь осознание того, что каждое слово, которое он в гневе молвит своему адъютанту или гауптштурмфюреру Ольдеру, как и сам факт того, что ему известно о донесении берлинского источника, — сразу же станет темой следующего сообщения в Швейцарию.

Через несколько минут штурмбаннфюрер Скорцени уже входил в кабинет Кальтенбруннера. Прежде чем хотя бы взглянуть на положенные перед ним бумажки, обергруппенфюрер достал из-под стола бутылку коньяка, налил в рюмки себе и Скорцени и спрятал бутылку назад в свой «подстольный бар». Вся эта процедура была воспринята штурмбанн-фюрером с плохо скрываемой брезгливостью, но, к счастью, начальник Главного управления имперской безопасности не заметил этого.