Так прошло несколько минут. Вдруг Кашин, поглядев из-под руки назад, туда, где был инспектор, изменился в лице и даже присел.

— Ребята! — скорее прохрипел, нежели прошептал он. — Прокламация!..

Мы все оглянулись на крестец. Лютый мороз пробежал по спинам и стянул кожу к хребту. Там позади, у крестца, стоял, выпрямившись во весь свой богатырский рост, инспектор и держал перед собой небольшой белый квадратик бумаги. Это была прокламация. Потапчук забыл ее спрятать. Он просто бросил ее на свою куртку, прижав чем-то сверху, чтобы не унес ветер.

Инспектор кончил читать и опустил руку с зажатой в ней бумажкой.

— Дежурный! — завизжал он так, что слышно было, верно, даже в селе. — Кто дежурный?

Мы испуганно переглянулись. Кто же дежурный? Черт побери, вопреки правилам распорядка мы никогда не назначали дежурного.

— Кто же пойдет? Кому идти? Репетюк, вы староста…

Но инспектор сам помог нам выйти из трудного положения.

— Все сюда! — завопил он.

Опустив серпы и склонив головы, мы медленно приблизились.

— Эт-та что? — Инспектор держал прокламацию в левой руке и правой стучал по смятой бумажке. — Эт-та что такое, я вас спрашиваю?

Мы молчали.

— Где вы ее взяли?

Мы молчали.

— Я вас спрашиваю, где вы взяли эту гадость?

Мы все так же стояли и молчали.

— Вы будете отвечать?

Мы молчали.

— Кто не ответит мне сейчас, тот может считать себя с этой минуты исключенным из гимназии!

Тогда вдруг выступил вперед Зилов.

— Мы… — Он поперхнулся на первом же слове, но сразу откашлялся и более или менее благополучно закончил фразу: — Мы ее нашли, Юрий Семенович. На дороге, когда шли сюда.

— Ложь! — оборвал инспектор. — Кто вам ее дал?

Мы молчали.

— Такие вещи не находят. Знают, у кого их берут. Кто вам ее дал?

Мы продолжали молчать.

— Прекрасно! — Инспектор смял и сунул в карман злосчастную прокламацию и направился к фаэтону. — Прекрасно!

Это было уже не то «прекрасно», которое он говорил нам десять минут назад, любуясь нашей работой. Это было зловещее и страшное «прекрасно».

— Влипли!.. Вот это понт! — попробовал было поломаться Кульчицкий, но ничего у него не вышло, и он умолк.

Веселая и бойкая наша хозяйка стояла рядом, встревоженно заглядывая то одному, то другому в глаза.

— Бедненькие мои, что же теперь вам делать? То ж, верно, Яков Юринчук вам ее, ту проклинацию, сунул. А? Правда, Петро? Он их тут всем раздает. Против войны, что ли! А как же, а как же, против войны!

— Он! — Потапчук кивнул.

— И вы знали, что он вам давал… сэр?

И на вопрос Репетюка Потапчук так же молча кивнул головой.

— Он — революционер?

Потапчук кивнул и Зилову.

В самый разгар уборки вдруг разыгралась, и надолго, непогода. Дожди сперва грянули грозами, потом рассыпались бесконечной изморосью, скучным ненастьем. Серые рыхлые тучи, казалось, прочно спустились на землю и навсегда разостлались по полям тяжелыми душными туманами. Щедрый урожай оказался под угрозой. Не сжатые еще хлеба полегли, местами их прибил град, в низинах поля затопило водой и занесло илом. Дороги раскисли в болото. Работы в поле приостановились.

Мы оказались арестованными в стенах нашей школы и сплошной сеткой мелкого надоедливого дождя: у нас не было ни шинелей, ни галош. Высокие сапоги оказались у одного только Леньки Репетюка. Он немедленно натянул их и куда-то исчез. Впрочем, догадаться не составляло труда. Еще несколько дней назад Репетюк с восторгом сообщил, что в полуверсте от села обитает местный помещик, у него — четыре дочки: епархиалка, гимназистка, курсистка и старшая — «на выданье». Ясное дело! Капитан Репетюк пустился в «высший свет».

Этот позорный поступок был нами заклеймен как измена товарищам, как подлое предательство славных традиций женофобского гимназического рыцарства. Он был достоин презрения и кары.

Однако ловкий капитан Репетюк успел «купить» нас раньше, чем мы собрались предать его посмеянию и позору. На следующее утро он проснулся первым и загремел на всю комнату:

— Вставайте, джентльмены! Я должен передать вам соблазнительное предложение!

Мы нехотя продирали глаза и садились на своих сенниках.