— Так высыпется же, панычик, высыпется… парубче!..

Между ними вдруг появился Кульчицкий. Он проходил через сени и услышал последние слова молодицы. Свободно и уверенно он обнял женщину за плечи и на миг прижал к себе.

— Как твоя фамилия, говори скорей! — прошептал он.

— Стецюра Вивдя, — так же шепотом ответила женщина.

— Придем… — кивнул Кульчицкий, — иди на улицу и жди, сейчас выходим.

Когда Зилов вбежал в комнату, Кульчицкий как раз кричал:

— Ну живее, живее, хлопцы, первая артель уже вышла. Двигаем на всех парах!

— К кому идем? — спросил Зилов.

— К Стецюре Вивде, — хитро глянул на него Кульчицкий. Зилов покраснел.

— Слушай, Кульчицкий! — сказал он. — Ведь это же свинство. Сегодня не Стецюры очередь. Мы приехали не для черт те чего, а обслуживать жен запасных!

— Дурак! — захохотал Кульчицкий. — Вот именно: обслуживать жен запасных. Фраер! — И, снова захохотав, он показал Зилову язык…

Кульчицкий, Воропаев и Репетюк возвращались в тот день домой отдельно от артели, уже вечером. С поля они не пошли прямо обедать, а завернули в хозяйскую хату напиться. С кружками воды их встретила там красавица Вивдя и ее сестра Мотря, такая же солдатка, как и она.

Через пять минут появилась еще и бойкая, веселая соседка, молодица лет двадцати, которой, оказывается, тоже надо было заполучить в поле ребят вне очереди.

Так что было уже поздно, когда приятели вышли на улицу. Темнело. Желто-лиловое зарево на западе бледнело и гасло. В разных концах села вспыхивала, взлетала высоко вверх и вдруг обрывалась широкая, звонкая и надрывная девичья песня. Это дивчата еще только возвращались с поля, с жнива. Хаты Стецюр стояли в переулке. Переулок выбегал на небольшую площадь с криницей в центре и традиционными «колодами» в сторонке. Наши приятели заметили на колодах несколько неясных в сумерках фигур и красные угольки цигарок. Там сидели, верно, хлопцы, парубки, а может, и деды. Проходя мимо, Репетюк, Воропаев и Кульчицкий, по деревенскому обычаю, сняли фуражки и поздоровались. Курильщики на колодах промолчали. Не сговариваясь, приятели прибавили шаг. Но тут вдруг с колод послышалось безусловно адресованное им:

— Эй! Вы! Погодите!

Особой учтивости в тоне оклика не было. Репетюк, Воропаев и Кульчицкий переглянулись.

— Бежим? — прошептал Кульчицкий.

Но оклик нагнал их вторично, и на этот раз весьма категорический и по содержанию и по тону.

— Сказано, погодите. Или клюшкой по ногам дать?

Выхода не было. Приятели остановились.

— Подойдите-ка сюда!

Секунду поколебавшись, ребята вынуждены были выполнить этот приказ, чтобы скрыть испуг. Не спеша двинулись они к колодам, к полудесятку огоньков в сумраке.

— Бить будут… — прошептал Кульчицкий посинелыми губами. — Видели, как мы от Стецюр выходили…

В трех шагах от колод приятели остановились.

— Добрый вечер, — повторил Репетюк.

Темные фигуры на колодах опять промолчали. Теперь уже можно было разглядеть, что это солдаты. Серели гимнастерки, поблескивали пуговицы на погонах, кокарды фуражек. Все они, как один, держали руки на широких белых косынках. Раненые. Наши приятели вздохнули с облегчением. Опасность не так уж велика. Ведь у врагов только по одной руке. Молчание длилось с полминуты. Потом один из солдат — он немного картавил — хрипло и сердито крикнул:

— Вот что, хлопцы, хоть вы и гимназисты, а коли к нашим молодицам бегать будете, глядите, ноги перебьем!

В это время в сумраке улицы вдруг показалась еще какая-то фигура. Человек поздоровался, подошел ближе и весело повторил приветствие. Это был Потапчук.

— Познакомились уже? — кивнул он на наших приятелей солдатам. — Вот и хорошо!

Кто-то из солдат фыркнул:

— Да не очень-то и познакомились! А ты, Петро, откуда? Чего ночью бродишь? Или к Килинке собрался?

Смех прозвучал снова, но теперь уже веселый, дружеский смех.

Потапчук был здесь свой.

Через две минуты наши приятели сидели уже на колодах вперемежку с солдатами и угощали новых знакомых «легкими» папиросами. Завязалась беседа.

— А где это вас ранило, землячки? — с почтением кивнул на белые косынки Воропаев. — Даже удивительно, всех одинаково в правую руку?

Теперь уже совсем откровенный веселый смех ответил на этот вопрос. Его сопровождали шутливые возгласы:

— Чемоданом ахнуло!.. Вот какой немец стрелок, всем в одно место попадает!.. Он нарочно правые руки простреливает! Ха-ха-ха!..

Картавый, тот, который обещал ноги перебить, наконец прервал общее веселье:

— Да они ж самострелы…

— А в тебя кто стрелял?

— Уж верно не ты. Сам прострелил.

Раскаты хохота долго не умолкали. Вояки — «самострелы» прямо качались на колодах.

Для приличия наши приятели тоже сделали вид, что улыбаются. Однако особого желания смеяться они не испытывали. Видеть «самострелов» им довелось впервые. Тем паче — слышать, как они смеются и хвастают своим поступком. Да ведь нанесение себе увечья, то есть уклонение от войны, это не что иное, как тягчайший случай измены родине…