Все просто. Но я по-прежнему не мог в это поверить и действительно не знал, что собираюсь делать. Временами я подумывал собрать немного денег и удариться в бега.

Затем я решил, что, может, мне удастся избавиться от наркозависимости и уладить все с Поли. Меня преследовала навязчивая мысль, что если я буду соблюдать осторожность, если мысль о том, что меня могут убить, засядет глубоко в сознании, может, у меня и будет шанс выжить.

Но я понимал, что, попавшись на наркотиках, подписал себе смертный приговор. Поли наложил запрет на наркотики. Они стояли вне закона. Никому из нас не следовало ими заниматься. Нет, Поли не мучила совесть.

Не в этом дело. Просто Поли не хотел разделить участь одного из своих лучших друзей, Кармине Трамунти, который отправился за решетку на пятнадцать лет из-за того, что кивнул в знак приветствия Толстому Джиджи Инглезе в ресторане.

Присяжные решили поверить прокурору, что Трамунти кивком дал свое согласие на наркосделку. Вот и все. Бац. Пятнадцать лет в тюрьме в возрасте пятидесяти семи лет.

Тот парень так и не вышел. Как раз когда настало время наслаждаться жизнью, когда человек должен пожинать плоды, его отправляют в тюрьму на целую вечность, и он умирает за решеткой. Поли не собирался допустить, чтобы с ним приключилось подобное. Он бы убил тебя первым.

Поэтому я понимал, что арест по обвинению в наркоторговле поставил меня в уязвимое положение. Может, даже слишком уязвимое, чтобы остаться в живых. Ничего личного. Мне грозил слишком долгий срок.

Ребята также знали, что я нюхаю много кокса и глотаю метаквалон. Джимми даже как-то раз заметил, что у меня мозги в леденец превратились. Не только я среди ребят принимал наркотики. У Сепе и Стабиле ноздри были поболе моего. Но только меня поймали, и они чувствовали, что я могу пойти на сделку.

Тот факт, что я никогда не соглашался на сделку, всегда был человеком чести, что отсидел два года в округе Нассау и четыре в Льюисбурге и никогда даже мыши не сдал, ничего не значил.

Прежние заслуги уже ничего не значили. Важно было лишь, что ты делаешь сейчас или можешь сделать завтра. И с точки зрения моих друзей, с точки зрения Джимми, я стал помехой. Я больше не был надежен. Не было нужды показывать мне фотографии трупов.

В действительности я так знал, что заказчиком окажется Джимми, еще до того, как федералы проиграли мне запись, на которой Сепе со Стабиле говорили о том, как от меня избавиться. Я их слышал.

В голосе Сепе звучало нетерпение. Он говорил, что я дрянной человек, что я наркоман. Но Джимми был спокоен. Он попросил их не беспокоиться об этом. Вот и все, что я услышал.

Сидя в тюрьме, я понимал, что я под прицелом. В прежние дни Джимми вырвал бы сердце любому, заикнись тот только о моем убийстве. Это была главная причина, побудившая меня остаться в тюрьме.

Мне нужно было все разгрести. И каждый день, пока я сидел в тюрьме, Микки или Джимми звонили моей жене и спрашивали, когда я выйду, и по возможности каждый день Карен навещала меня в тюрьме и передавала их разговоры.

Если ты в мафии, то никто не скажет, что тебя собираются убрать. Это происходит не так. Нет никаких пререканий и споров, как в фильмах про мафию.

Твои убийцы приходят с улыбкой. Они приходят как друзья, которые всю жизнь искренне о тебе заботились. Они приходят тогда, когда ты слаб и больше всего нуждаешься в их помощи и поддержке.

Но я не был уверен до конца. Я вырос вместе с Джимми. Он ввел меня в дело. Поли с Тадди передали меня ему. Он должен был заботиться обо мне, что он и делал. Он был лучшим учителем, которого только можно было желать.

Именно Джимми ввел меня в торговлю сигаретами и угоны. Мы хоронили трупы. Мы обчистили "Эйр-Франс" и "Люфтганзу". Нам присудили по десять лет за то, что приставили пистолет к голове парня во Флориде.

Он приходил в больницу, когда рожала Карен, мы ходили в гости друг к другу на дни рождения и праздники. Мы все делали вместе, а теперь он, возможно, собирается меня убить.

За две недели до ареста я так обдолбался и стал настолько мнительным, что Карен отправила меня к психиатру. Это было безумием. Я ничего не мог ему рассказать, но Карен настаивала. Я говорил с ним в общих чертах.

Сказал, что пытаюсь отдалиться от людей, связанных с наркотиками. Я рассказал, что боюсь, что меня убьют. Он посоветовал мне обзавестись автоответчиком.

Если я хотел выжить, мне следовало сдать всех, кого я знал.

Для себя я уже принял решение. В тюрьме я не столько размышлял о том, стать крысой или нет, как о том, каким образом стать информатором, но при этом продержаться на улицах достаточно, чтобы собрать деньги и наркотики, которые у меня там остались.

Дома я припрятал героин на восемнадцать тысяч долларов, который не обнаружили копы. Двадцать тысяч долларов мне задолжал Маззеи. С этими деньгами мне, скорее всего, приходилось распрощаться. И еще сорок тысяч долларов хранились у ростовщиков.