Каппель встал у двери, задумчиво закинул руки за спину, сплел пальцы вместе, потянулся. Болело тело, болели мышцы, кости, нервы — все болело. Организм требовал отдыха. А отдыха как раз и не предвиделось.

Дежурный привел маленького кривоногого человека с жидкими висячими усами.

— Вот, ваше превосходительство, бачка, о котором я говорил.

Бачка поклонился Каппелю и сказал:

— Ага!

— Места здешние знаете? — спросил у бачки генерал.

— Ага. Знаю.

— А людей?

— И людей знаю.

— Тогда пошли!

— Ага! — сказал бачка, вновь поклонился генералу.

Дежурный поспешно протянул Каппелю наган, лежавший на столе:

— Возьмите с собой.

Каппель отрицательно качнул головой:

— Не надо! Это не поможет. — Сунул руки в карманы куртки и быстрым шагом двинулся к воротам.

— Охрану хоть возьмите, господин генерал, — выкрикнул вслед дежурный, но Каппель не услышал его, и тогда дежурный прокричал вторично, уже громче: — Охрану возьмите, ваше превосходительство!

Каппель обернулся на ходу:

— Зачем?

— Так надежнее.

— Не надо!

У ворот сидел второй бачка, очень похожий на проводника Каппеля — круглолицый, с жидкими висячими усами и тяжелыми кулаками, очень смахивающими на гири. Бачка, прикрыв глаза, тянул тоненьким голоском тебе под нос заунывную песню.

По широкому, хорошо прикатанному морозом двору носилась твердая снежная крупа, свивалась в хвосты, подгребалась под забор и затихала. Неуютная погода. В такую погоду сидеть бы дома, у камина, в котором весело, со щелчком горят березовые дрова, да рассказывать жене и детям разные истории из собственной жизни.

Каппель почувствовал, как у него остро сжало виски, в лицо ударило холодом. Он невольно задержал дыхание. Где же она находится сейчас, Оля, в каком московском застенке и жива ли вообще?

После первой группы разведчиков, отправленных в Белокаменную на поиски Ольги — группа, как известно, возвратилась ни с чем, Каппель послал туда вторую группу, но она не вернулась вообще.

Виски сжало сильнее, в груди шевельнулась тоска — разбудил ее Каппель неурочными воспоминаниями. Он качнул головой недовольно: разве воспоминания о родных людях бывают неурочными?

— Куда мы идем, господин генерал? — спросил бачка-проводнйк.

Он проворно семенил кривоватыми ногами рядом, лицо его излучало любопытство и доброжелательность — впервые видел так близко живого генерала.

— К шахте номер два!

Проводник неожиданно остановился и отрицательно помотал головой:

— Не поведу!

— Почему?

— Вас там убьют!

Генерал успокаивающе тронул пальцами бачку за плечо:

— Слепой сказал: «Посмотрим!» Постараемся уцелеть.

Бачка вновь покачал головой:

— Убьют!

— Не убьют!

— Я вас туда не поведу!

— Тогда я пойду на шахту один. Дорогу найду.

Бачке ничего не оставалось делать, как идти с генералом дальше.

Митинг проходил во дворе шахты — огромном, страшновато-черном, способном вместить целую дивизию. Рабочие, разгоряченные ораторами, волновались, взметывали над собой кулаки; в вязком полусумраке блестели зубы и глаза.

В центре двора был установлен наспех сколоченный, уже затоптанный, в черных угольных следах помост. На нем стоял очередной оратор, рядом с ним — председательствующий. Как бывает обычно на всех митингах, так и здесь это был самый горластый человек. Одет он был в доху из собачьего меха, с широким отложным воротником, на носу председательствующего поблескивали золоченые круглые очки с длинными тонкими дужками.

Оратор вяло и очень неубедительно — не мог найти нужных слов — призывал шахтеров к вооруженному восстанию против белых. Председательствующий время от времени взметывал вверх большой мясистый кулак и вскрикивал громко, гортанно, будто кавказец, забравшийся на горную вершину:

— Смерть белобандитам!

Крик его был слышен далеко.

У помоста стояли трое красноармейцев — молодые ребята с бесхитростными крестьянскими лицами. Оратор замолчал и неспешно сошел с помоста, а председательствующий стал пытать красноармейцев:

— Расскажите нам, как вы были взяты в плен, как над вами издевались белобандиты, как вы чудом избежали расстрела...

— Да ничего такого не было, — пробовал воспротивиться один из красноармейцев — высокий парень в мятой шинели и кирзовых сапогах огромного размера — не менее сорок седьмого, но председательствующий осадил его властной рукой:

— Было, я хорошо знаю, что было... Говори, не стесняйся!

— Не было этого, а врать я не хочу,

— Но в плен ты все-таки попал? — напористо, на «ты» спросил председатель.