Шрифт:
— Расскажите о себе, о своей жизни!
— Алексей Фомич, а с Лениным вы встречались?
— Не пришлось. Да и молод я был в те годы.
— А в пионерах состояли?
— Тоже не довелось. Тогда еще пионеров не было.
На лицах недоумение и явное огорчение.
— А Чапаева видели?
— В гражданскую мне довелось воевать здесь, на Кавказе.
— А Кочубея видели?
— Не только видел, а служил в его отряде.
— Вот это здорово!
— Обязательно расскажите о Кочубее. Согласны?
— Смотрю на вас, дети, и радуюсь. — Холмов не мог удержать улыбку. — Как же не уважить вашу просьбу!
Беседа за столом длилась недолго. Опустели тарелки и ваза. Отряд снова построился в линейку. Заиграли горны, грянули барабаны. Курносая пионерка со щеками цвета созревшего персика подбежала к Холмову и, приподнявшись на цыпочки, повязала ему на шею галстук. Линейка дрогнула, барабаны и горны заиграли еще громче, и под эти бодрящие звуки пионеры, шагая в ногу, покинули холмовский участок.
Опять у ворот, держа малышей за руки, стояли женщины, ласковым взглядом провожали отряд. Удивлялись, потому что не знали: кто тот человек, что недавно поселился в доме вдовы Кагальницкой, и почему именно ему пионеры оказали такую почесть? Начались догадки:
— Не иначе — артист.
— Верно! Из тех, из народных.
— Что ты, милая! Не артист, а баянист. Сама видела, как играл.
— Скорее всего, министр!
— Не гадайте, бабы. Это же Холмов Алексей Фомич.
— Пионеры — они знают, где кто живет, и завсегда идут безошибочно. У них имеется такое особое чутье.
Холмов и Ольга грустно смотрели на уходивших пионеров. Когда же звуки горнов и барабанов стали еле-еле слышными, Холмов сказал:
— Вот, Оля, кому позавидуешь. Только начинают жить. — Он снял с шеи галстук и, рассматривая его, положил на ладонь. — Как им рассказать об Иване Кочубее? Надо бы как-то по-особенному. Но как?
— Не надо по-особенному, — советовала Ольга. — Расскажи, как ты обычно рассказываешь.
В это время к воротам на своей «Волге» подкатил улыбающийся Кучмий. Оставил машину и крикнул:
— Алексей Фомич! Ну что? Уговорили пионеры?
— Уговорили.
— Молодцы! Я так и знал, что уговорят! — весело сказал Кучмий. — Значит, вместе поедем в «Орленок».
— Так это, выходит, ты подослал пионеров? — спросил Холмов.
— Не без того, грешен, не отрицаю, но они и сами народ боевой! Так что готовься, Фомич! Помчимся на моем рысаке. Тут час езды. А из «Орленка» прямым ходом махнем на пасеку. Как, а? Там совсем близко!
— Давай сперва съездим к пионерам, — ответил Холмов. — А к пчеловодам еще успеем.
— Успеть-то успеем, но надо и поторапливаться!
Глава 23
Из «Орленка» Холмов и Кучмий вернулись поздно ночью. Холмов не стал будить жену. Зажег свет на веранде, сел к столу и задумался. Видел пламя костра, черноту неба над ним и в отблеске светящиеся детские глаза. Волнение, испытанное им в пионерском лагере, еще жило в нем, и рассказ о Кочубее повторялся в уме.
Накинув на плечи шаль, на веранду вышла Ольга.
— Что так долго задержался, Холмов?
— Быстрее не мог. Ты посмотрела бы, что там было.
— Как же тебя встречали?
— Весело, торжественно. Удивительно шумный народ!
— Понравился им рассказ о Кочубее?
— Думаю, больше всего понравилось то, как я ходил в разведку, и как привез «языка», и как за это меня похвалил Кочубей. Внимательно слушали рассказ, как в сабельном бою от руки шкуровского полковника погиб мой отец.
— Сколько же длилась беседа?
— Порядочно. Были же вопросы. Поездкой я очень доволен. — Холмов посмотрел на жену. — Веришь, такое впечатление, будто припал к роднику и утолил жажду.
— А устал, Холмов? Ложись.
— Я еще посижу.
Оставшись один, он раскрыл толстую, уже наполовину исписанную тетрадь. «Орленок» над морем. Орлята в нем живут, — писал он. — Их жизнь — рядом, и ее ничем от нас не отделить. Есть в ней то, что волнует, что заставляет задуматься. И как же приятно сознавать, что все то хорошее и светлое, что есть у нас и у наших детей, пришло к нам от Ленина, что ленинизм как учение прочно вошел в нашу жизнь. Прожиты годы, и какие! Сколько отдано жизней и сколько положено труда для того, чтобы на земле были орлята и чтобы полыхали их ночные костры…