Больше всего меня изумило, что это говорила Мигу нова. Дня не проходило, чтобы у нас не вспыхивали жесточайшие баталии по самым разным вопросам. А ведь грех признаться, она нравилась мне не только как редактор. Тридцатипятилетняя в самом соку женщина, с чувственным изгибом полных губ, вызывающий бюст и соразмерные ему бедра и все это при почти всегда опущенном монашеском взоре, тихом голосе и неброской одежде. Длинная черная юбка, темная кофточка, никакого макияжа… Создавалось впечатление, что делает это она нарочно. Муж у нее рыбак, по полгода не бывал дома, а когда и приходил, ударялся в жестокие загулы, так что дочку воспитывала она одна и, как женщина, вряд ли была счастлива… Впрочем, это только мои домыслы, а что на самом деле, я не знал и никогда уже не узнаю.

А что она не только редактор до меня дошло, когда мы вместе перетаскивали шкафы и, разворачиваясь в узком коридоре, нечаянно прижались друг к другу. Всего на мгновение я почувствовал даже через кофточку жар ее груди, упругость бедер… всю ее фигуру и то необъяснимое, что вспыхивает верно между людьми, неосознанно симпатизирующими друг другу.

Всего мгновение.

Продолжение ему не было. Я не ловелас и даже, говоря честно, побаиваюсь женщин. Точнее, даже не женщин, а легких связей. Трус, вычитал я где-то, это человек, который предвидит последствия.

У меня получается как в том анекдоте…

У холостяка перегорел утюг. Надо было пойти к соседке и одолжить у нее. Холостяк, к несчастью, размышлял логично…

— Вот я позвоню — она откроет. На пороге разговаривать не будет, женщина воспитанная, предложит войти. Я войду — угостит чаем. Мужа дома нет. Слови за слово — предложит выпить. Отказываться неудобно. Потом включит музыку — я должен пригласить потанцевать, значит, придется обнять, а там… Муж, местком, позор, конец карьеры.

Не выдержав, холостяк решительно поднялся с места и позвонил соседке. Когда она открыла дверь, он произнес:

— А иди ты куда подальше со своим утюгом!

Продолжения не было, но секунда запомнилась.

Мое отношение к ней неуловимо изменилось. Я старался не курить при ней и избегать грубых слов. Вообще, стал как бы это выразиться, помягче.

Мое возвращение из больницы женщины отметили на уровне. Был торт и чай, и что покрепче. Люда — техред лезла со мной целоваться и, напившись, грозилась совратить меня окончательно — я кричал, что мне все отрезали и теперь они могут приглашать с собой в баню.

Тогда я впервые почувствовал себя своим. Они меня приняли!

Мог ли я предположить или хотя бы предчувствовать, что нас ждет…

— Татьяна Викторовна, — спросил я после очередной планерки. — А откуда взялся рисунок на обложку "Сына Сатаны". Мы же говорили с художником о совсем другом эскизе… помните — церквушка, молния…по сюжету.

Таня замялась. Кого-то подставлять она не любила и не умела.

— Это другой художник. Лысов вовремя не принес рисунок, пришлось отдавать Бычкову.

— А что случилось с Лысовым? Запой?

Главный редактор кивнула. Совсем спился — в диспансер положили.

— А где Бычкова найти? У меня к нему пара вопросов…

— Я сама ищу, — вздохнула Татьяна. — Телефон в мастерской не отвечает, идти без звонка неудобно.

— Ладно, я к нему схожу, — взглянув на часы, решил я.

Мастерская находилась во дворе "Чайки", в трех шагах от издательства, но на пятом этаже. Так что пока я добрался до мастерской, аж взмок.

Дверь мастерской была открыта и оттуда слышались пьяные голоса.

За громадным столом, сдвинув в сторону краски и бумаги, бражничали художник и какие-то замызганные личности. Бычков, когда напивался, приводил к себе всех, кого встречал, а прямо напротив мастерских размещался пункт приема стеклотары, так что контингент у него был самый непредсказуемый.

Стоя спиной ко мне, с кружкой в руке художник произносил речь, которую с почтением и вниманием слушали трое бичей.

— Федяй был мужик нормальный, а не то что некоторые. И нас понимал, и пузырь завсегда поставит. И щас мы — куда лезешь — не чокаются! Выпьем за то, чтобы там, у верхних людей, ему было хорошо..

Тут он повернулся и увидел меня.

— Мать твою… допился!

Кружка у него выпала из рук и сам он, как-то странно захрипев, опустился на диван.

Я поддержал его, похлопал по щекам и влил ему едва ли не насильно из кружки. Водку он проглотил, но глаз не открыл и только слабым голосом спросил:

— Федяй, ты что — живой?

— Живей тебя, — буркнул я. — Народ! Допиваем и по домам, у нас дела.

Бичи безропотно поднялись, а Бычков сказал:

— А ведь я как прочитал, так и пью.