– Так вот оно что! Вот что было предначертано!

Я орал в пропасть, мне хотелось голосом разорвать в клочья нутро «Истины», изранить ее и плюнуть ей в морду. Теперь ничто не имело значения, ничего больше не существовало. Я упал на колени. Я тут прикован, а Франсуаза умирает, одна, в безликой стерильности больничной палаты.

Кто-то погладил меня по голове.

– Франсуаза?

Я поднял глаза. Лицо моей жены постепенно растянулось и изменилось, волосы закурчавились. Это Фарид прижался ко мне. Я обнял его за шею и заплакал у него на плече. Ногти мои впились ему в спину.

– Франсуаза… Франсуаза…

А сзади гулко разносился жесткий, непримиримый голос Мишеля:

– И меня заставили пройти весь этот ад только за то, что я захотел спасти чью-то жизнь? Да что же ты сделал такого ужасного? Ладно, я оказался в дураках. Но ты-то? Ты?

В слезах, я покачал головой и вернулся в палатку:

– Я ничего не понимаю, Мишель. Клянусь, я ничего не понимаю.

Он бросился на меня, швырнул на землю и схватил за шею:

– А должен понимать! Должен сказать!

Я не сопротивлялся, у меня уже ни на что не осталось сил. Единственное существо, способное спасти любовь всей моей жизни, оказалось таким же узником, как я. Что может быть в мире хуже?

Мишель оттолкнул меня и с издевкой сказал:

– Ну и хорошо, если она уже померла.

Я его просверлил взглядом. Все вокруг вдруг стало красным. Красным… Красным… Мне непреодолимо захотелось его прикончить. Придушить этого треклятого чужака и заставить заплатить за все его преступления, каковы бы они ни были. Я больше не отвечал за свои слова:

– Ты что, всякий раз так думаешь, когда кто-нибудь умирает от лейкемии? «Ну и хорошо…» Потому что ты не смог спасти от этой самой лейкемии своего сына?

Его ответом было молчание. Так, значит, у его сына тоже была лейкемия. Я протер мокрые глаза, отцепил от «приманки снов» фотографию, предназначенную Мишелю, и ткнул пальцем в глянцевую бумагу:

– Буква «С» на серьге к теперешнему дню рождения… «С» на татуировке, сделанной в прошлом году… Это «С» и тебе, и жене без конца напоминало о боли от потери сына.

Мишель, словно защищаясь, отступил к дальней стенке палатки. А я, почувствовав себя на верном пути, продолжал развивать свою мысль. Голова трещала от боли.

– Когда вы с женой узнали, что у сына лейкемия, вы разозлились на всю систему, правда? Я тоже через это прошел с Франсуазой. Ощущение невероятной несправедливости. Я злился на администрацию, на врачей, на всех, кто попадался мне на улице. Я себя спрашивал, почему они не бегут сдавать костный мозг, почему они ничего не делают, чтобы спасти мою жену? Почему они смеются, когда мне не до смеха? Я их ненавидел за безразличие. И ты, и твоя жена Эмили их тоже ненавидели. И эта ненависть никуда не делась, потому что ваш мальчик умер. Но он жил в вас самих. На твоем теле, в ваших душах и в моменты интимной близости. Когда вы ложились в постель, он был между вами. Вы каждую ночь слышали его дыхание.

– Заткнись! Заткнись или убью! Убью обоих!

– Нет, не заткнусь! На этот раз – нет! Через три года после его смерти ты решил предложить себя в доноры. Три года… Это долго… Почему? Может, ты решил поставить на этом крест? Спасти жизнь другому, чтобы самому спастись? А если твоя жена не хотела, чтобы ты спасал кому-то жизнь? Она подарила тебе сережку на день рождения, чтобы ты не забывал, что Седрик все еще с вами, что он жив, и не позволил другому выжить там, где умер твой сын. Эта сережка как напоминание, как способ сказать тебе: «Будь внимателен к тому, что делаешь. Седрик умер по вине других, и ты не должен их спасать». Она была против того, чтобы ты стал донором, ты настаивал. Несомненно, вы ссорились. И у нее в голове что-то сдвинулось… В общем, это она заточила тебя сюда. Она наказала тебя, она наказала меня и мою жену.

Я пристально на него посмотрел:

– Скажи, что я ошибаюсь…

Мишель встал, отбросил меня в сторону и выбежал в темноту. Я услышал, как он стонал и молотил кулаками по льду, конечно раненой рукой тоже. Фарид спокойно вертел на коленях перчатки.

– Не знаю, что и думать о вас обоих. С одной стороны, ты вроде бы прав, а с другой – говоришь совсем не то. Потому что если ты прав, то при чем тут я? И почему его жена должна причинять зло твоей дочке?

«А я думаю, что все ты знаешь. Просто говорить не хочешь»

Фарид нырнул в свой спальник, а я оказался лицом к лицу с новой реальностью, и она была гораздо хуже, чем наше заточение: Франсуаза обречена умереть в одиночестве.