«Ничего себе наука», – прорычала Цветанка.

Впрочем, усталость и голод начинали брать своё. Рыбы на берегу оставалось ещё много, и Цветанка принялась жадно поглощать её целиком, с костями, чешуей и потрохами, пытаясь озёрным холодом погасить искорку ярости, которая тлела у сердца и мешала дышать. Ну ничего, она ещё отплатит зеленоглазой волчице… Однако сытость влила в тело миролюбивую лень, боль вскоре прошла, а вместе с ней приутихла и злость.

Сигов помельче они с Серебрицей съели сами, а крупных понесли в дар медведю. Зверь уже перебрался из черничника в брусничник и собирал подвижными губами спелую позднеосеннюю ягоду. На оборотней он поначалу не обращал внимания, но, учуяв рыбу, повернул морду и облизнулся. Первой своё подношение оставила Серебрица, заискивающе припадая к земле и прижимая уши. Всем своим видом она изображала уважение, показывая Цветанке пример. Положив рыбину перед медведем, она попятилась, а косолапый озадаченно потянулся мордой к подарку, постоянно облизываясь длинным розовым языком. Серебрица мигнула Цветанке, и та, собравшись с духом, последовала её примеру. Обе волчицы отошли на почтительное расстояние.

«Не смотри в глаза, – учила Серебрица. – Это – вызов, дерзость. Уши да хвост прижимай, взгляд отводи в сторону. А то ишь, вообразила себя владычицей леса… Хоть ты и Марушин пёс, а всё ж найдётся на твою силу другая сила. Зелена ты ещё, так что наглость свою поумерь».

Медведю, между тем, подарок пришёлся по вкусу, и он зачавкал, объедая рыбинам бока. Оборотней он снова перестал замечать, и Серебрица усмехнулась, видя озадаченность Цветанки:

«Чего ждёшь-то? Утекай. И скажи спасибо лесному господину, что живой тебя отпустил».

От уроков, которые ей преподала эта лунная ночь, у Цветанки ныло всё тело, но в животе разлился тёплый покой. В пещере они вернулись в человеческое обличье, и Серебрица развела костёр.

«А ещё звери нас недолюбливают вот поэтому. – Она кивнула на разгорающееся весёлое пламя, отблески которого вливали в её зрачки жаркую бесовщинку. – Мы владеем огнём, а огня всякий зверь боится».

Огонь разгорался и внутри у Цветанки – при взгляде на нагое тело Серебрицы, тонкое и изящное, но вместе с тем скрывающее в себе огромную силу. Пепельные волосы растрёпанным плащом окутывали плечи и спину девушки, а ниже пупка, под плоским и поджарым, втянутым животом серебрился мохнатый треугольник. Рука Цветанки сама протянулась и заскользила когтистыми пальцами по стройному, напряжённому до железной твёрдости бедру Серебрицы. Она была ещё слишком зверем, чтобы сдерживать свои желания и внимать доводам совести. Прошлое словно стёрлось, выжженное дотла и унесённое ветром, осталась только рыжая страсть огня, разлитая по коже зеленоглазой девы и свившаяся золотыми змейками в её зрачках.

Цветанка отыгралась за всё, что ей довелось сегодня вытерпеть. Пусть её колени горели, ободранные о каменный пол, зато всё тело Серебрицы пестрело синяками, царапинами и следами укусов. Особенно досталось левому боку и спине, которыми Серебрица елозила по полу при каждом толчке, когда Цветанка жадно впечатывалась своей горячо пульсирующей плотью в скользкие складки, густо опушённые пепельной порослью. Пронзённые единой поющей струной, раскалённой, как клеймо, они рвали ночную тишину рыком и воем, а вышли из этой схватки потрёпанными, измятыми и окровавленными. Они ранили друг друга клыками, отчего слюна розовела, а вспухшие губы болели от тёмно-малиновых прокусов, но они ныряли с головой в эту боль, наслаждаясь ею и даря её друг другу с исступлением снова и снова. Поцелуи со вкусом волчьей крови, когтистые ласки с горящими письменами царапин, рык и рявканье – всё это продолжалось почти до рассвета. Костёр давно потух, и тьма окутала два переплетённых тела жарким одеялом, но и внутри этого тугого свёртка дышала звериная страсть, не стихала борьба, и верх брала то одна, то другая девушка. Грубо и больно держа Серебрицу за густую гриву, Цветанка вонзила в неё пальцы, и они проскользнули внутрь, туго охваченные горячей плотью.

«Что ты делаешь, с-сука! Когти!» – взвыла Серебрица.

Но снаружи синели предрассветные сумерки, и когти исчезли.

«Не вякай, дрянь, – прорычала Цветанка. – Довольно ты надо мной измывалась, через тебя у меня всё нутро отбито, так получи же и ты своё!»

Серебрица потрясла стены пещеры раскатистым рыком, а потом клыкасто впилась в уже и без того израненный в кровь рот Цветанки. От этого вой прозвучал приглушённо, из зажмуренных глаз Цветанки просочились слёзы, а Серебрица сама насаживалась на её пальцы, двигая бёдрами. Похоже, ей нравилась эта месть. Запрокинув голову, она испустила крик, но не зверя, а женщины, взлетевшей на вершину сладости – протяжный, гортанно-мягкий и тягучий, как струйка мёда. Он излился из её груди, окончившись блаженным стоном, и тело девушки обмякло в руках Цветанки. Растворяясь в её по-птичьи быстром дыхании, уже не хрипатом, волчьем, а девичьем, серебристо-лёгком, как тополиный пух, Цветанка на миг оглохла и ослепла от мощного буханья собственного сердца.

Промозглое утро придавило её дождём и глухой пустотой в груди. Всё болело, точно они с Серебрицей не любовью занимались, а мутузили друг друга полночи. Зябко кутаясь в свитку на голое тело, воровка прислонилась плечом к каменному выступу у входа в пещеру и поймала струйку воды в сложенную горстью ладонь, вылила в пересохший рот. Укусы на губах тут же защипало. Эх, сейчас бы в баньку… Увы, Цветанка располагала только жиденьким водопадом, серебристой занавеской забравшим вход. Скинув свитку, она встала под струи и еле сдержала вскрик. Ёжась от холода, она изворачивалась и подставляла воде то плечо, то лопатку, то шею, то грудь, растирала себя ладонями. В котелке оставалось немного отвара мыльнянки, и она пустила его в ход: не пропадать же добру. Он слегка пенился, и с ним кожа и волосы очищались лучше, чем просто водой.

Хворост кончился, костёр разводить стало нечем, и воровка, стуча зубами, притулилась около горячей стены. Серебрица спала богатырским сном на лежанке из листьев и веток, и Цветанка не без тайного злорадства разглядывала следы минувшей ночи на её теле. Конечно, всё это заживёт если не к обеду, то к вечеру – точно.

От тоски сердце рвалось в серое небо, а перед глазами Цветанки стояло лицо незнакомки из будущего. Но будущего ли? Может, это был бред, морок? Но эти глаза, знакомые до воя, молча всаживали в нутро воровки холодную иглу тревоги, лишали её покоя, звали, молили… О чём? Может быть, о помощи? Бедой веяло от этих глаз, а скорбно сжатые губы еле сдерживали стон. Цветанка вскочила и принялась натягивать на себя одежду.

«Ты куда?» – раздалось за плечом.

Серебрица, словно и не спала вовсе, стояла на ногах, кутаясь лишь в пепельный плащ волос, а её глаза затянула глубокая и тёмная тревожная зелень.

«Мне надо найти Дарёнку», – коротко ответила Цветанка.

«Если ты уйдёшь, ты не найдёшь меня здесь больше, – проронила Серебрица. Её лицо покрылось печальной бледностью, а под глазами залегли усталые голубые тени. – Выбирай: я или она».