– Вот так, значит, ты блюдёшь свой долг, княгиня? Жена должна мужа встречать, даже ежели он нежданно прибыл… а ты?! Где шляешься ты?

– Прости, государь, что не встретила тебя, – сдержанно поклонилась Лебедяна. – Тоска по родным землям меня взяла; в Белых горах я гуляла, силушкой напитывалась, кручину развеивала.

– Опостылел тебе, выходит, дом твой супружеский? – Искрен сверлил её тяжёлым, немигающим взором, в котором застыла предгрозовая тьма. – А может, и муж тебе стал немил?! М? Скажи правду, не запирайся!

Лебедяна пыталась отыскать достойные слова под этим натиском плохо обузданной мужней ярости. Ей вдруг бросилось в глаза, как сильно Искрен в последнее время осунулся и сдал; он едва спал, мало ел, зато пил больше обычного, пытаясь заглушить хмелем овладевший его сердцем страх перед неизвестной угрозой. Месяцы ожидания измотали его, превратив из цветущего зрелого мужчины в старика. Сытое тугое брюшко растаяло, и широкий кожаный пояс обтягивал теперь почти по-юношески поджарую талию, на шее набрякли дряблые складки кожи и сильнее выпирал щетинистый кадык, румянец сменился восковой желтизной; князь начал сутулиться, чего раньше за ним не наблюдалось, а походка стала старческой, семенящей. То ли суставы донимали Искрена, то ли иная внутренняя боль…

– Знаю я, что не ко времени всё это приключилось, – проговорила Лебедяна с усталым вздохом. – Но долее молчать я не могу, княже, ибо это и меня тяготит, и на тебя налагает незримый груз. Прими правду, какой бы горькой она ни была…

Печальным осенним ручьём полился её рассказ об ошибке, которую невозможно было выявить светом Лалады, поскольку в святилища мужчины не допускались; о встрече с Искрой и о страсти, вспыхнувшей между ними с опустошительной мощью погребального костра; о разбивающем сердце расставании и о нежданном подарке судьбы – Злате. Лебедяна не щадила себя, стараясь взять всю ответственность на свои плечи, когда поведала мужу тайну своего выздоровления: она сказала, что сама всё придумала, а Искра и Лесияра только исполнили её замысел. Искрен выпивал сверкающими, по-ястребиному пронзительными глазами её душу, свистя ноздрями и поджимая нервно дрожащие губы, но не перебивал.

– Прости, государь мой, что несвоевременно преподнесла тебе правду – теперь, когда тебя одолевают тревоги и заботы, – заключила Лебедяна. – Но нарыв созрел. Всё, о чём я прошу тебя – это отпустить меня и Злату с миром. Мы прожили с тобою долгую и хорошую жизнь, княже, вырастили прекрасных сыновей, но… это не моя стезя. Я безвременно увядаю на ней, я гибну вдали от Белых гор без живительной силы Лалады, которую может мне дать только моя возлюбленная. Я взываю к твоему благородству, господин мой Искрен: не держи меня около себя, я задыхаюсь здесь. Я отдала тебе всё, что могла, и сверх этого уже ничего не могу дать.

С этими словами Лебедяна приникла к коленям мужа, согбенная горечью и виной, но получила яростный толчок в грудь и упала на ковровую дорожку. Исполненный негодования Искрен поднялся с престола и двинулся на неё, намереваясь то ли забить ногами, то ли ударить кулаком – так показалось княгине, и она в ужасе поползла: встать на ноги у неё не выходило, она всё время наступала на собственный подол.

– Ошибка?! – взревел Искрен раненым кабаном, с молниями во взоре надвигаясь на княгиню. – Все эти годы – ошибка? И наши дети – тоже ошибка? И как ты хочешь, чтобы я объяснил это людям? Мол, ошиблись, с кем не бывает? А то, что ты покрыла меня, князя Светлореченского, позором измены – это как ты предлагаешь преподнести? Как, я тебя спрашиваю?!

Лебедяне наконец удалось встать на ноги и вернуть себе достойный вид.

– Всей правды людям можно и не говорить, – сказала она, ненавидя себя за изобретение лживых объяснений, но всё-таки вынужденная их изыскивать. – Можно объявить, что моё здоровье пошатнулось, и я не могу жить вдали от Белых гор: это отчасти действительно так. Коли тебя столь беспокоит, что подумают о тебе люди, выдумай что угодно, и они это примут. И ежели в тебе есть хоть капля великодушия и любви ко мне, ты не дашь мне иссохнуть прежде времени и умереть на твоих глазах.

– Лучше бы ты умерла… Клянусь громами и молниями Ветроструя, лучше бы тебе умереть, чем так поступать со мной! – надломленно вскричал Искрен, потрясая стиснутыми кулаками. – Мне было бы во сто крат легче оплакивать твою кончину, нежели изгнать тебя и похоронить заживо в своём сердце, предательница!

Резкая бледность превратила его лицо в мраморную маску мучения, а рука невольно прижалась к груди.

– Что с тобою, княже? – испугалась Лебедяна, пытаясь поддержать пошатнувшегося мужа.

– Не трожь меня, – прокряхтел тот, оседая на пол. – Не желаю видеть ни тебя, ни это… кошачье отродье! Я чувствовал… Сердце мне подсказывало, что она чужая, но разум не желал слушать, боясь позора…

Но как князь ни гнал её от себя, Лебедяна не могла покинуть его, сражённого внезапной болью. Ледяной язык страха лизнул ей рёбра: неужели давняя хворь вернулась? Та самая болезнь, смертельный огонь которой княгине Светлореченской удалось потушить ценой собственной молодости…