Тем временем мужчины начали выходить из бани, разморённые, с порозовевшими щеками. В одних рубашках и портках, без своего вооружения, дружинники выглядели совсем обычными, не воинственными, а в их глазах мерцал какой-то новый свет. Они оглядывались вокруг себя с первородным удивлением, будто открывали мир заново.

– Это яснень-трава так действует, – одобрительно кивая, пояснила Рынега. – С глаз будто пелена падает.

Настал черёд кошек париться. Супруга их начальницы подтолкнула Берёзку:

– Иди тоже! Не станешь же ты немытой в дорогу пускаться?

Жар смущения вспыхнул на щеках девушки – лицо будто костром опалило. При мысли оказаться в одной парилке с дочерьми Лалады коленки ослабели от студенистой дрожи, а по всему нутру будто хвойный веник прошёлся: и колко, и неловко, но живительно. С одной стороны, вроде верно – не с мужчинами же было идти, а с другой…

– Давай, давай, – со смешком подбадривала Рынега. – Не бойся, никто тебя там не съест.

– Как бы кровь опять не пошла, – пробормотала Берёзка.

Большая ладонь Велизары тёплой тяжестью опустилась ей на плечо.

– Не пойдёт, я её не пущу. Пошли, спинку тебе потру.

Вольная тень игривости проскользнула в её словах, или девушке это почудилось? Как бы то ни было, она долго мялась в тесноватом предбаннике, не решаясь снять нижнюю сорочку, чем вызвала у кошек усмешки.

– Не стесняйся, все свои.

Где-то в животе ёкало и билось нечто жаркое, нежное и вместе с тем острое, как заморские пряности. На въезде в Белые горы Берёзку охватило восхищение женщинами-кошками в воинском облачении, а сейчас к этому чувству добавился новый оттенок. Без доспехов и какой-либо одежды кошки были не менее прекрасны: их сильные, стройные тела казались тугими луками, натянутыми для выстрела, и упругая готовность к движению, к прыжку, к бегу шелковисто перекатывалась у них под кожей. Облепленная распаренными листочками с веника, лоснящаяся от пара и пота, Велизара выпрямилась перед Берёзкой, съёжившейся на полк'e в робкий комочек. Теперь её лицо не пряталось под шлемом, но девушка боялась поднять глаза, пока пальцы женщины-кошки не взяли её за подбородок.

– Да отпусти ты себя уже наконец. Хватит дрожать, я тебя не укушу.

Из-под банной шапочки на шею ей спускались, прилипая к коже, завитки русых волос. Черты её лица оказались простыми и грубоватыми, крупной лепки – совсем не под стать красавице Рынеге, но большие сине-стальные глаза в обрамлении густых ресниц выделялись на нём своей яркой пронзительностью. Их прямой, испытующий взор не ласкал, а колко изучал, вгоняя в смущение. От прикосновения её жёстких ладоней напряжение ушло сперва из плеч Берёзки, будто на них лопнул железный обруч, потом освободилась грудь и спина. Девушка сидела, вцепившись в край полка, а Велизара щедро оделяла её хлёсткой целебностью веника с несколькими стебельками яснень-травы. Опьянев то ли от влажного жара парилки, то ли от царапающе-шерстяного тепла, лившегося из ладоней Велизары, Берёзка уселась верхом на лавку, а женщина-кошка устроилась позади неё, орудуя мочалкой. Шершавые, душистые волокна липового лыка проходились по её бёдрам, лопаткам, растирали ягодицы, надраивали плечи.

– Худющая, – с неожиданной лаской в голосе отметила Велизара, когда костяшки её пальцев стукнулись о выступающие ключицы Берёзки. – Ничего, отъешься на наших хлебах быстро.

Под сердцем тепло и сладко ёкнуло. Голос из вишнёвого сада щекотал душу, растворённый в банном паре вместе с чистыми запахами веника и мочалки; казалось, стоило протянуть руку – и вот оно, солнечное пространство, наполненное шелестом крон… Прошла ли она ту черту, за которой покинуть Белые горы уже невозможно? Вместе с родниковой водой они проникали в кровь и струились в жилах, давая начало любви длиною в жизнь. Но неужели это глаза Велизары манили её издали? Цвет как будто тот, но… Рынегу не сбросишь со счетов!

Берёзка вынырнула из грёз и отпрянула щекой от ладони Велизары: они сидели уже лицом друг к другу, соприкасаясь коленями. Не помня себя, девушка выскочила в предбанник и принялась напяливать рубашку. Та липла к мокрой коже, застревала, не хотела надеваться, а в спину катился мурлычущий смех кошек. Толчком распахнув дверь, Берёзка помчалась босиком по сырой, скользкой траве и с разбегу бросилась в леденящие струи ручья. Дыхание разом перехватило, а тело, объятое властным холодом, скрючилось до боли.

– Ну как, освежилась после парка-то? – спросил смеющийся голос.

Это Рынега вовсю потешалась над ней, вытирая руки передником. Пропахшая кухонным чадом, она помогла девушке выбраться на берег и отвела в дом. Каменный пол выстилали пестротканые дорожки, на стенах алели древесно-ягодным узором рушники, а в углу дышала теплом белёная печка с лежанкой. Туда-то, под защиту занавесок, Рынега и загнала Берёзку, заставив снять мокрую рубашку.

– Обсыхай давай.