– Надо собрать все шатры, ковры и одеяла – все, какие только найдёте в округе, – сказала навья. – Люди остались без крова, им надо где-то ночевать и обогреваться.

– Погоди… Ты откуда взялась-то, умная такая? – хмыкнула, немного опомнившись, Радимира. – И почему твои глаза не боятся дневного света? Ты ж вроде навья…

– Я – Рамут, дочь Северги, – ответила красавица. – Этот камень – сердце моей матери. Я приложила его к своим глазам, и они стали видеть днём.

– Сердце? – Радимира склонилась к тепло переливавшемуся в ладони навьи самоцвету. – Кем же была твоя матушка, что её сердце – такое чудотворное?

– Она была воином, – сказала Рамут.

От тепла их соприкоснувшихся рук камень засиял ярче, и Радимира утонула в чистой, как небо над горными вершинами в солнечный день, синеве глаз навьи. А та вдруг пошатнулась, обморочно затрепетав ресницами, но женщина-кошка вовремя успела её подхватить.

– Ты что? Что с тобой?

– Не знаю… – Измученный вздох с уст Рамут коснулся губ Радимиры, а тёплая тяжесть её тела сладко оттягивала руку взволнованной женщины-кошки. – Как будто устала немного. Я три дня без еды.

– Так. Сейчас, погоди.

Это было делом восхитительно простым и приятным: подозвать одну из дружинниц и послать её за калачом и крынкой молока, а потом с теплом у сердца вручить то и другое удивительной навье, совсем не похожей на врага, но до ромашкового трепета, до медовой сладости цветущего луга похожей на Олянку. Открыв было рот, чтобы вцепиться зубами в хлеб, Рамут вдруг спохватилась:

– А Минушь с Драгоной! У меня же там дочки!

Ещё одно чудо жарко обдало сердце Радимиры: подобно дочерям Лалады, Рамут открыла проход в пространстве и шагнула в него. Не веря своим глазам, женщина-кошка последовала за нею и очутилась на широкой полянке у одиноко стоящей сосны… Повсюду снег ещё только начинал таять, а дерево окружала цветущая весна, зелёная, дышащая теплом и хвойно-медовой безмятежностью Тихой Рощи. У подножья сосны плотными кучками белели подснежники, а на её ветках, как в колыбели, уютно устроились две девчушки-навьи – хорошенькие, черноволосые и как две капли воды похожие на Рамут. Нет, не могла раскинуться Тихая Роща в Воронецком княжестве, однако из лоскутьев лопнувшей коры на стволе проступал деревянный лик, исполненный святого покоя. Сосну огибали светлые струи родника, и у Радимиры, погрузившей в тёплую воду пальцы, не осталось сомнений: Тишь пробила себе путь на поверхность за пределами Белых гор. И где – в Воронецкой земле!

– Драгона, Минушь! – позвала Рамут, протягивая руки к девочкам.

Те слезли с веток, и навья о чём-то ласково заговорила с ними на своём языке. Разломив калач, она оделила каждую из малышек куском, и проголодавшиеся девочки жадно набросились на белогорский хлеб, запивая его молоком из крынки. Яркий свет их глаза тоже переносили без труда. Пока они насыщались, сама Рамут набрала горсть воды из родника и спокойно, без вреда для себя напилась.

– Что это? – только и смогла пробормотать Радимира, обводя ошеломлённым взором это тихое, умиротворённо-светлое, цветущее место, полное весенней благодати.

– Это моя матушка, – с грустной нежностью приложив ладонь к золотящейся в утренних лучах коре сосны, сказала Рамут. – Её убил мой муж, Вук… Я похоронила её голову под этим деревом, и её душа вошла в него. Вуку я переломала все кости… Не знаю, где он сейчас, да и не желаю знать – будь он проклят. Тут мы и живём теперь. А матушка охраняет моих дочек, когда я отлучаюсь, чтобы добыть нам пропитание.

На весенней полянке неподалёку от сосны стоял шалаш из веток, внутри которого на землю была брошена какая-то рогожка – вот и всё ложе прекрасной целительницы…

– Тут ты и спишь? – присаживаясь около этого скромного лесного жилища, спросила Радимира.

– Да, – просто ответила навья. – А девочки на руках у своей бабушки-сосны любят спать, как пташки в гнёздышке. Сперва я боялась, что они упадут, но нет… Матушка их ни за что не уронит. Здесь они в безопасности. Их сумасшедшего батюшки мы тоже больше не боимся. Это место его не пропустит. А ежели он и попытается сунуться, я сломаю ему шею.

Подснежники, казалось, сами ластились к пальцам, когда Радимира задумчиво касалась их лилейно-белых головок.

– Ты сама так и не поела, – озаботилась женщина-кошка: девочки вдвоём прикончили весь калач, а молока в крынке оставили всего несколько глотков. – У тебя трудности с пропитанием?

– Не всегда бывает просто его добыть, но в целом мы не голодаем, – сдержанно ответила Рамут, опуская пушистые ресницы. – Я хожу лечить людей в село, и они взамен дают мне еду. У них и у самих её, правда, мало… Сперва они боялись, потому что я – навья, враг. Но потом поняли, что я им вреда не нанесу, напротив – излечу их от хворей. – Вспомнив, Рамут с усмешкой рассказала: – Два каких-то дурачка пытались украсть у меня камень… Проследили за мной до самой полянки, но ночью матушка открыла глаза и застонала, и они испугались… Так улепётывали – только сучья трещали!