– Много нынче травушки уродилось, давненько не видала я, чтоб столько её было, – сказала матушка Крылинка, окидывая взглядом собранный урожай. – Рагна, свободные рогожи есть? А то давайте пособираем ещё…

– Нет, матушка. Все, что у нас были, травой заняты, – отвечала та.

– Хм, что ж делать-то? – задумалась Крылинка, потирая подбородок. – А, в пучки траву свяжем и развесим. Айда на полянку! В силе травка не вечно будет, а десять деньков всего лишь. Успевать надобно!

– Вы умницы, конечно, вот только обед кто подавать будет, а? – В дом вошли Горана со Светозарой.

– Горанушка, обед я нынче не готовила: с травой мы провозились, – засуетилась Крылинка. – Блины с завтрака остались, будешь? Я нарочно побольше настряпала, чтоб и на обед хватило.

– Ну, коли ничего больше нет, то и блины очень даже сойдут, – ответила оружейница, с фырканьем разбрызгивая воду. Мокрые брови поникли, капельки струились по «кубикам» живота, когда та обмывала коричневые соски. – Рыбку солёную из погреба достаньте – и славно будет. А я пока Зарянку покормлю.

Блинов действительно хватило всем – даже обжора Шумилка наелась от пуза и не посетовала, что ни пирога, ни ватрушек, ни киселя сегодня нет.

Высушенную траву плотно набили в мешочки, а потом собрали ещё столько же. Тем временем подоспела смородина – крупная, душистая, кисло-сладкая. Рагна жадно набросилась на неё, растирая с мёдом и намазывая эту кашицу на хлеб, и Дарёна с улыбкой вспомнила, как сама до жжения под ложечкой бредила ягодами, когда вынашивала Зарянку.

– А скоро и малина с вишней спеть начнут, – облизывалась Рагна. – Ох, отведу я душу, наемся досыта!

Подошёл двенадцатый день липня – День поминовения предков. Заря едва подрумянила восточный край неба, а матушка Крылинка была уже на ногах – ставила тесто; сад, словно понимая, что сегодня за день, торжественно замер, под листвой ярко горели начавшие наливаться вишенки, а чашечки цветов мерцали росой.

– Бабуль, я тут… – начала было Шумилка, переступая порог, но тут же смолкла под строгим «ш-ш!»: по обычаю, следовало встречать этот день в тишине – по крайней мере, первую его половину.

А пришла молодая лучница не с пустыми руками – на лавку легли тушки двух диких гусей и двух уток. Её сестра Светозара, в плаще и высоких сапогах, вернулась с рыбалки со связкой крупных сигов; рыбины были длиною от локтя [28] и более, с холодно серебрящейся, как оружейная сталь, чешуёй.

Матушка Крылинка с Рагной и Дарёной без слов хлопотали на кухне. Ещё с вечера всё было обговорено: на завтрак – кутья и блины с рыбой, а к обеду – кулебяка и запечённый гусь. Пока Крылинка возилась с сигами, Дарёна дробила в ступке орехи из прошлогоднего урожая, а не выспавшаяся Рагна, зевая во весь рот, перетирала мак с тихорощенским мёдом; в последнее время она часто просыпалась по ночам, и с утра ей было тяжеловато вставать. Её сладкие и долгие зевки в конце концов заразили всех: скоро и Крылинка, и Дарёна сворачивали себе челюсти, да и привлечённой вкусным запахом жарящейся рыбы Шумилке перепало этой «заразы».

– Ы-ы-ы-хы-хы, – затянула она, стоя в дверях.

– Ш-ш, – опять шикнула на неё Крылинка.

– О-о-ах, – смачно зевнула Рагна, встряхнув головой и передёрнув плечами.

Главная хозяйка семьи хотела было и её призвать к тишине, но рот у неё опять сам собою растянулся, ноздри раздулись и округлились, а на глазах заблестели слезинки.

– Да что ж за напасть-то такая? – прошептала она. И шлёпнула по руке Шумилки, вознамерившейся стянуть с пылу-жару кусочек рыбы. – А ну цыц! Ишь, оголодала… Обождёшь.

В горшок с разваренной пшеницей добавили мак с мёдом и орехи, а в довершение – полную миску вчера собранной смородины. Если на зимний День поминовения кашу заправляли сушёной земляникой, то летом не грех было и свежую ягоду использовать. Укутав горшок полотенцем, матушка Крылинка поставила его на печку, чтоб кутья не остыла, а сама наконец принялась за выпечку блинов. Как только готовый блин шлёпался на блюдо, Рагна клала в серёдку кусочек жареного сига с предварительно вынутыми косточками, а Дарёна поливала его ложкой сметаны с рубленой зеленью. Краешки блина смыкались мешочком и обвязывались пером зелёного лука.

Когда все собрались за столом, Крылинка вздохнула вполголоса:

– Вот теперь и тебя, Твердянушка, поминать приходится… Вечная честь тебе, вечная слава. И любовь наша неиссякаемая.

Горана в праздничном нарядном кафтане и белой рубашке восседала на месте своей родительницы во главе стола, похожая на неё до пронзительного замирания сердца. За кухонными хлопотами было не до грусти, но сейчас к горлу Дарёны подкатил солёный ком: ещё слишком свежо и больно ощущалась потеря, словно только вчера Твердяна вручила ей кинжал и попрощалась с семьёй. Млада к завтраку не пришла, но Дарёна надеялась встретить её в Тихой Роще и залучить домой хотя бы на обед.