Поговорили они обстоятельно о делах: свадьбу Велимира на середину осени назначили, а следом за нею – его восшествие на престол; затем отобедали, и объявил Искрен за столом своим приближённым, что с передачей правления сыну всё решено.

В саду опять устремился князь на звук голоса Медуницы, певшей песню за работой. Очищая цветник от сорной травы, низко склонялась Хозяйка, и Искрен залюбовался ею из укрытия. Давно такого жара не чувствовал он при виде женщины. «Вот же леший меня, старого, под ребро толкнул», – думалось ему.

– Будет тебе за деревом прятаться, государь, – усмехнулась Медуница, прервав песню. – Не таись, как тать: чай, я не сундук с золотом. Чего так смотришь, девицу в краску вгоняешь?

– Ты дороже сотни сундуков. – Смущённо выйдя из-за клёна, Искрен приблизился к синеглазой владычице сада. – Соскучился по тебе, вот и гляжу. А ты даже в покои мои не зайдёшь, не поговоришь со мною.

Насмешливо сверкнула Медуница колокольчиковыми очами, повела бровью.

– А за каким делом мне к тебе заходить, княже? Я просто так болтать не привыкла, да и что люди подумают про нас с тобою?

– Эх! – Искрен вздохнул, а сам воровато потянулся к соблазнительному плечу Медуницы, но тут же отдёрнул руку, словно от кипятка, едва заметив суровое движение её бровей. – Да я б, девица, и рад по закону на тебе жениться, только на что я тебе нужен-то? Стар я и болен, помру скоро. Вдовицей останешься…

– Да какой же старик ты? – усмехнулась Хозяйка, а у самой в очах проступил какой-то новый блеск – медово-хмельной, жаркий, бабий. – Вон, глянь – и не сед почти, станом прям, как тополь, в плечах твёрд и широк. А хвори в тебе нет никакой, здоровее быка ты, государь.

– Язва меня злая снедает, девонька, – покачал головой Искрен. – То отступит, то опять пожирать меня принимается… Подлечила меня в прошлый раз княгиня Лесияра, да надолго ли болезнь отступила? Не знаю.

– То не язва у тебя была, владыка, – подойдя к князю вплотную, молвила Медуница тихо и серьёзно. – Хворь куда более страшная тебя снедала, да только нет её в тебе теперь ни капельки. Уж я-то вижу.

– Откуда тебе ведомо про сие? – За шиворот князю жутковато скользнула горсть холодных мурашек, и он утонул в пронизывающих, всезнающих глазах девушки.

– Чувствую в тебе следы боли, – ответила та. – Большой боли. Язва – это одно тёмное пятнышко, а у тебя… – Медуница изобразила пальцами нечто разветвлённое – какой-то шевелящийся клубок мерзких, скользких гадов. – У тебя по всему телу хворь разнеслась, и сколько тебя ни лечили, а крошечный очажок всегда оставался, из которого потом всё разрасталось сызнова. Но не тужи, государь, теперь ты чист – от хвори не осталось и следа.

Кружево солнечных зайчиков обволокло князя и заключило его вместе с девушкой в сияющую, шелестящую оболочку. Земля плыла из-под ног, а сад разрастался до размеров мира – прекрасного, мудрого, спокойного и чистого.

– Кто же исцелил меня? Уж не ты ли, чародейка? – Искрен осторожно завладел пальцами Медуницы, ласково сжимая их.

– Ты, государь, – улыбнулась та. – Ты сам себя исцелил – убрал первопричину, по которой хворь сия тебя и поразила. И ничто более не стоит на твоём пути к покою и счастью.

Звенящая круговерть летнего колдовства неслась вокруг них с шелестом листвы, и князю хотелось застрять в ней навеки, держа руки Медуницы в своих, а в душе ослепительным взрывом вспыхнула догадка… Незримая цепь, которая тянулась к Лебедяне, лопнула, порочный круг порвался.

– Я держал супругу своей болезнью около себя, – пробормотал он в светлом, пронзительном до слёз потрясении. – Я знал, что сердцем она – не со мною… Давно знал – ещё тогда, когда мой разум отказывался это признавать, а душа уже ведала.

– Ты хотел удержать её любой ценой, – кивнула Медуница, и её пальцы ласковыми шажками взобрались князю на плечи. – И она была готова принести в жертву всё… И своё счастье, и свою жизнь. Ты поступил правильно, отпустив её.

Удивления уже не осталось, оно всё сгорело на чудесном летнем пламени колокольчиковых очей, глядевших прямо в душу Искрена и читавших там правду.

– Ну, коли ты всё знаешь, так скажи мне, мудрая моя, где же мой покой и счастье? – Губы Искрена шевельнулись в тёплой близости от уст Медуницы.

– Тебе и так это ведомо, – ответили эти мягкие уста, неотвратимые, властные, дышащие волшбой солнечного дня.