Сквозь смежённые веки засыпающего заката сочился уютно приглушённый янтарный свет, подрумянивая лишь самые верхушки деревьев. Наступающая ночь воровато стлалась синей мглой по земле, усталые за день птицы лениво и сонно перекликались, и гулкое эхо раскатывало их голоса под кровлей леса, словно в огромном дворце. Цветанка вышла на крылечко с угасшим венком в руке, потянулась навстречу небу и набрала полную грудь вечернего воздуха.

– Как тебе сон? – Светланка прильнула к её боку, приласкалась.

– Век бы не просыпаться, – вздохнула та, и в уголках её глаз девочке померещились влажные блёстки. – Скажи, Светик, а твоя матушка… Она и сейчас здесь? Ты её видишь?

Светланка вскинула взгляд: матушка стояла перед домиком, вся будто сотканная из лунных лучей, и взор её грустно ласкал Цветанку. Днём она выглядела почти как живой человек, только сквозь пальцы и края одежды туманно просвечивала трава и ветки деревьев, а с наступлением сумерек она представала в виде сияющего мягким серебристым светом призрака.

– Да, она тут и смотрит на тебя, – сказала Светланка.

Матушка, скользя в вершке от земли, подплыла к крылечку, будто лодочка по тихой заводи, и остановилась перед Цветанкой. Складки её одежды колыхались струями молочного тумана, а в глазах светилась тёплая бесконечность любви. Её прозрачная рука поднялась и коснулась лица Цветанки, и та вздрогнула.

– Словно холодный ветер в лоб подул, – пробормотала она.

– Это не ветер, это матушка дотронулась до тебя, – засмеялась Светланка. – Она прямо перед тобою.

Веки Цветанки задрожали и сомкнулись: она словно прислушивалась к этому ощущению всем сердцем и душой. Открыв глаза, она глухо промолвила:

– Скажи ей тогда… Скажи, что я вижу её во сне, слышу её голос, целую её губы. И я полжизни отдала бы, чтобы снова услышать её песню наяву.

Светланка встретилась взглядом с матушкой, и их завораживающая глубина, тёмная, будто водная толща ночного озера, без слов сообщила ей, что делать. Это знание лунным зайчиком прыгнуло в голову, и девочка, кивнув, встала напротив Цветанки. Руки стоявшей позади матушки опустились ей на плечи, и по телу пробежала волна будоражащей прохлады, точно ледяная змейка проскользнула вдоль позвоночника.

– Я и так слышу тебя, Заинька. Какую песню мне спеть для тебя?

Голос матушки наполнял душу и тело Светланки, тёк по жилам и бился в сердце, и горло само звенело им, как мерцающий хрустальный кубок. Цветанка изумлённо уставилась на девочку.

– Нежана?… – сипло пробормотала она. – Это ты, что ль?

– Я, – прозвенел голос матушки. – Я, Заинька мой. Не робей. Моя доченька видит, слышит и чувствует меня, и я могу через неё говорить с тобою. Но только не слишком долго: она ещё мала, а сил на это у неё уйдёт много. Так какую же песню тебе хотелось бы услышать?

– «Соловушку», – сорвалось с посеревших губ Цветанки. – Он люб мне пуще всех прочих.

– Я так и думала. – В голосе матушки слышалась улыбка. – Под эту песню мы встретились, ею же ты меня провожала в могилу. Что ж, изволь…

Светланка тонула и растворялась в этом голосе: он и тёк сквозь неё, и окутывал седыми струями со всех сторон. Она перекатывалась золотым песком в лотке старателя, плыла кувшинкой по воде, а сердце, сжавшись до маленькой росинки, скатывалось в матушкины нежные ладони. Нет, это не роса, это слёзы крошечными алмазами блестели на щеках Цветанки, когда та опустилась на колени и взяла лицо девочки в свои похолодевшие ладони.

– Нежана… Лада моя незабвенная.

– Я с вами, мои родные, – прошелестел весенней листвой голос матушки напоследок.

Блаженная лёгкость утекла в землю, и Светланка, перестав быть звучащим сосудом, осела на ступеньки. Мертвящая усталость гудела во всём теле, и краем глаза девочка заметила тающий в сумраке серебряный призрак.

– Нежана! – встревоженно позвала Цветанка, осторожно встряхивая её за плечи.

– Всё, матушка ушла, – прошептала Светланка уже собственным, но неузнаваемым от изнеможения голосом. – Что-то я устала капельку, Цветик.

Она не смогла бы сейчас не то что встать – казалось, даже двинуть пальцем не осталось сил. Руки Цветанки бережно и любовно подняли её, под головой оказалось твёрдое плечо, и через несколько гулких мгновений Светланку согрело печное тепло. Стоя на деревянном приступке, Цветанка склонилась над лежанкой, и в сумраке жёлтыми искорками замерцали её глаза – пронзительные, дикие. Последний луч заката растаял в вечерней синеве, и на её пальцах выросли крючковатые когти, а клыки во рту жутковато удлинились, превращая его в кровожадный оскал. Светланка без страха, с любовью гладила слабой рукой это лицо, готовое вот-вот обернуться волчьей мордой.