Шрифт:
Когда Эдесян узнал об этом, он напился. До свинячьего визга. Впервые за всю войну. И сам не помнил, как оказался в штабе Аствацатурова – но разговор с капитаном, тоже нетрезвым, врезался в память если не навсегда, то надолго.
– И чего ты – ик – истеришь? Это война, во-й-й-й-на, понимаешь? – Капитан ткнулся усами в щеку Эдесяна, обдал густым запахом одеколона и пота.
Хмель смахнул с офицера напускной лоск, даже картавость исчезла. Эдесяну тогда подумалось, что он впервые увидел Вардгеса.
– Я их учил. Я в них верил…
– Плохо учил, зна-ачит.
Эдесяну захотелось дать ему в ухо. Он даже замахнулся, но кулак уплыл вбок, не задев капитана. Старший унтер-офицер шумно втянул носом воздух, а Вардгес посмотрел со снисхождением.
– Что-о ты пыхтишь, как самовар? Чему учил? Как воевать? А как власть в городе удерживать, забыл рассказать? А-а, ты и сам не знаешь…
– И почему же, ваше высок… высокобродие, не знаю?
– А что бы ты с недовольными твоей властью сделал?
– С нед… недовольными? Я бы… хек… разобрался, чем они недовольны… Провел бы эту… работу.
– А чего ее проводить? Стрелять надо!
– Что? Вы, в-ваше высокоблагородие, человек без чести.
– А ты весь из себя положительный. И потому никогда не станешь настоящим полководцем. Вспомни – ик! – хотя бы Наполеона, величайшего человека. Когда он стал истинным правителем Франции? После девятнадцатого брюмера? Как бы ни так! После англо-роялистского заговора против него. Он не смотрел, кто виноват, кто нет – он казнил всех высокопоставленных подозреваемых, даже бурбонского принца. А потом, пока Европа очухивалась, провозгласил себя императором.
Вардгес перевел дух, с презрением покосился на Эдесянов стакан с самогоном. Выставил на стол рюмку, плеснул коньяку из фляги. Подумал, достал вторую рюмку, налил и Эдесяну.
– Умел человек быть жестоким, храня при этом холодный ум. Вспомни, ка-ак он уложил толпу мятежников на паперти! Под звон колоколов! А с пленными турками в Египте ста-ал возиться? Нет! Кормить нечем – р-расстрел! Вот так ведут себя настоящие полководцы, тебе ясно, унтер?
Эдесян помотал головой. Красивые речи капитана не ложились на его картинку мира. Тот, не дождавшись ответа, презрительно дернул усами.
– Ты великим хочешь стать или нет?
– Великим – хочу. Тираном – н-не хочу.
– Кре-етин.
– А вы сами-то чего желаете, ваше высокоблагородие?
Вардгес погрустнел.
– Орден хочу. С «мечами». Дед мой героем был, и отец – тоже. А я – позор семьи. «Таких как ты ишак трахает», – говорит. Отец, в смысле. Награды за службу в штабе не считаются, только боевые ему подавай. Хотя самому прославиться лишь случай помог. Никогда на фронте не геройствовал, а под Мукденом в пятом году его отряд наткнулся – случайно – на японскую кавалерию. Папашу и перемкнуло. Выхватил шашку и помчал на желтолицых. Разбил. Получил генерала и орден. А тебя, говорит, ишак… Бр-р-р…
– Отцы – они такие. Асканум [21] .
Капитан застыл с рюмкой в руке, казалось – заснул. Но затем встрепенулся, крякнул, влил в себя остатки коньяка. Уставился на Эдесяна.
– Вы, ун-дег, выг’ажайтесь по-г’уски! И не думайте, мой отец был великим человеком. Гег’оем. В том же пятом году в составе Семеновского полка подавлял декабрьских мятежников в Москве. И я этим гог’жусь!
Дальше говорили с Аствацатуровым еще о чем-то, но всё сказанное покрылось хмельным туманом.
21
Понимаю (арм.).
Печной огонь дышал в лицо жаром, в пламени возникло лицо Наполеона. Великий полководец смотрел на солдата с укоризной. Эдесян моргнул. Снова дремать начал.
Он встал, наскоро похлебал подоспевшего супа и, отмахнувшись от «сладкого» бархатноглазого, побрел в домишко горной деревеньки, ставшей пристанищем их роты. А какой бой три дня назад гремел за эту заброшенную деревеньку! И не потому, что стратегический объект, а потому, что дом, даже самый захудалый означает какое никакое, а тепло. Сколько солдат на этой войне – и русских, и турков – полегло не от пуль, а от мороза.
В дом.
Спать.
К утру подтянулся обоз с провизией из Алашкерта. Вовремя. Хотя и удивительно, как добрались до них по горам. Говорят, привезли продукты, медикаменты и сестру милосердия. Первые два – понятно, а последняя – зачем? Санитаров у них хватает, а баба на фронте – только обуза. Айсорка – не в счет. Она выносливая. За всё время не пикнула ни разу, что, мол, устала, замерзла, не выспалась или еще чего. Иные солдаты-новобранцы в истерики впадали, а эта – терпит.