Шрифт:
Вот и поговорили. Больше никто ничего не сказал.
Машина развернулась на площадке перед домом и уехала. Хеннинг еще долго смотрел им вслед. Потом пошел в дом.
На ужин Хеннинг разогрел себе блинчики. Он подумал, что стоило бы позвонить сыну — узнать, как они доехали, и пожелать счастливого нового года. Но он не делает этого. Он наливает себе чаю и перечитывает письмо на тему перехода на летнее и зимнее время, которое написал в газету.
«Европейские политики уже высказывались на тему ежегодного перевода часов на зимнее и летнее время. Необходимо либо круглый год придерживаться времени, на час-два опережающего солнечное в каждой стране, либо следовать нормальному времени, соответствующему солнечному. Графики же работы могут устанавливаться на каждом предприятии произвольно, как и было до 1980 года, если кому-то уж очень хочется каждую осень и весну менять рабочий режим. Существующая система с переводом часов и устойчивым рабочим графиком безусловно себя изжила».
Хеннинг откладывает ручку в сторону. Он недоволен. Ему не нравится, что у него получилось. Письмо написано уже неделю назад.
Он вспоминает об Эрике Нильсоне. Интересно, как бы тот сформулировал свои мысли на его месте? Вот было бы хорошо, окажись он тут сейчас. Им бы нашлось о чем поговорить.
Когда Хеннинг заканчивает мыть за собой чашку и последний раз за день вытирает стол, он замечает, что ему непривычно тяжело дышать. Но это такое еле ощутимое изменение, просто маленькая неприятность, — можно не обращать внимания. Как будто изъяли что-то важное… Да не стоить брать в голову.
Перед тем, как выключить свет, Хеннинг оборачивается в дверях и бросает взгляд на кухню. Непромокаемая скатерть в мелкий цветочек на столе. Синие деревянные стулья. Прохладный, недавно вымытый пол с линолеумным покрытием. Чистая пустая раковина. Тщательно протертые разделочный столик, радиоприемник, хлебница. Хеннинг и сам не знает, почему вдруг обернулся, чтобы посмотреть на кухню, которая чисто убрана и полностью готова к встрече нового дня. Будто что-то заставляет его еще несколько секунд стоять так и смотреть, будто он должен увидеть там нечто, чего он до сих пор не видел.
Затем он выключает свет, и кухню поглощают тени. И кажется, будто эти тени отправляются провожать Хеннинга через прихожую в спальню.
Хеннинг раздевается и складывает одежду на стуле у кровати. 31 декабря. 22 часа 15 минут.
Перед сном Хеннинг открывает книгу Дитера Странда об Улофе Пальме. Он перечитывает ее не первый раз. Когда ему надоедает чтение, Хеннинг выключает лампу в изголовье, устраивается поудобнее и почти мгновенно засыпает.
Когда смерть однажды придет за Хеннингом, он этого даже не заметит. Он будет один. Это случится ночью. Хеннинг даже не проснется, его сердце просто перестанет биться.
В день, когда умер отец Хокана, в его морозилке лежали:
22 пачки блинчиков
14 пачек рыбной запеканки
4 больших упаковки булочек для гамбургера «Финдус».
Всю еду пришлось выбросить.
31.
Вообще-то они познакомились на дискотеке. Смешно сказать. Это был такой утешительный приз…
Пия отправилась на эту дискотеку, потому что там должен был появиться один придурок, а она себе внушила, что увлечена им.
За неделю до Рождества Пия пригласила придурка к себе на ужин, и за этим последовало самое идиотское в ее жизни совокупление.
Бывает, что как только партнер оказывается без одежды, ты понимаешь, что он ужасен. Это был ровно тот случай: то, что под одеждой выглядело как мышцы, оказалось жиром, да к тому же у него был отвратительный впавший пупок, наверняка заросший грязью, и одна мысль дотронуться до него пальцем внушала омерзение, хотя не совсем понятно, с какой стати вообще нужно дотрагиваться до пупка. В общем, да, это было самое идиотское совокупление.
Такое, когда в середине акта лежишь и думаешь: Господи, чем я тут вообще занимаюсь? Кто он такой? Что он делает во мне? — но вслух ничего не говоришь, потому что это было бы совсем уж странно. Ну и вообще, кому охота показаться невежливым.
Зато можно о многом подумать, пока ждешь, когда же все закончится. Что надо успеть сделать, кому позвонить, что постирать. Иногда Пия уносится так далеко в своих мыслях, что едва замечает оргазм партнера. В тот раз она думала о Папе Римском.
И все же Пия потащилась на новогоднюю дискотеку, потому что придурок обещал там быть. Альтернативой было просидеть целый вечер перед телевизором с мамой. Так что выбирать было особенно не из чего.
Если Пия с кем-то спит, она всегда убеждает себя, что это любовь, потому что трахаться с парнем, к которому ничего не чувствуешь, — это как-то цинично. А ей совершенно не хочется чувствовать себя циником.
И вот она на дискотеке, сегодня Новый год, сидит и беседует с этим жирным придурком, у которого грязный пупок, а он ее совершенно не слушает, демонстративно пялится на других и лишь изредка недовольно поворачивается и переспрашивает: «Что ты сказала?»
Пия с удивлением отмечает, что придурок становится все более и более отвратительным всякий раз, как она на него смотрит. Неужели такое бывает? В детстве они ходили в детский парк «Грена Лунд», и там, помнится, была дама, которая прямо на глазах превращалась в гориллу.