Внутренне сжавшись, я опустился перед коровой на колени и через секунду забыл о своем смущении. Влагалище было пустым, оно представляло собой гладкий проход, который быстро сужался, превращаясь в небольшое конусообразное отверстие, достаточное только для моей руки. Выше него я нащупал голову и ножки теленка. Мои надежды рухнули. Перекручивание матки. На этот раз моя победа не обещала быть легкой.

Я сел на корточки и обернулся к фермеру.

— У нее утроба перекрутилась. В ней живой теленок, тут все нормально, но он не может выйти, — я едва могу просунуть руку.

— Да, я так и думал, что здесь что-то необычное, — сказал мистер Олдерсон, потер подбородок и с сомнением посмотрел на меня. — И что мы можем теперь сделать?

— Нам придется исправить загиб, поворачивая корову, пока я буду держать теленка. Очень хорошо, что я здесь не один.

— И тогда все встанет на место, не так ли?

Я сглотнул. Я не любил такую работу. Иногда поворот помогал, иногда нет, а в те дни мы еще не привыкли делать коровам кесарево. Если у меня не получится, передо мной откроется дивная перспектива сказать мистеру Олдерсону, что Конфетку надо отправить к мяснику. Я быстро отбросил эту мысль.

— Я все поставлю на место, — сказал я.

Иного пути не было. Я поставил Берта у передних ног, Стэна — у задних, а сам фермер держал голову коровы, лежавшую на полу. Затем я улегся на твердом бетоне, всунул руку и ухватил ножку теленка.

— Теперь вращайте ее.

Я разинул рот от напряжения, и мужчины начали вращать корову по часовой стрелке. Я изо всех сил держал ножку, а корова поворачивалась на бок. Похоже, ничего не происходит.

— Положите ее на грудь, — выдохнул я.

Стэн и Берт заученным движением подогнули корове ноги, и она опустилась. Но, как только она остановилась, я заорал от боли.

— Поставьте ее на место, быстро. Мы не туда крутим!

Тугая полоска плоти стянула мою руку с огромной силой. На секунду мне показалось, что я никогда не вылезу оттуда.

Мужчины работали молниеносно. Через секунду Конфетка оказалась в первоначальном положении, моя рука освободилась, и мы вернулись туда, откуда начали.

Я стиснул зубы, заново вцепился в ножку теленка.

— О'кей, крутите в другую сторону.

На этот раз они стали вращать корову против часовой стрелки, повернули ее на 180 градусов, но ничего не случилось. Я только продолжал удерживать копытце — сопротивление в этот раз было огромным. Сделав несколько вздохов, я улегся лицом в пол, а по моей спине бежал пот, делая экзотический запах соли для ванн все сильнее.

— Хорошо. Еще раз! — закричал я, и мужчины перевернули корову по второму разу.

О, как же прекрасно было чувствовать, как все внутри волшебным образом разворачивается, как широко открывается матка, а теленок уже скользит мне навстречу.

Конфетка тут же освоилась с ситуацией и впервые за все время потужилась. Чувствуя, что победа уже за углом, она напряглась еще раз, и мне в руки выскочил мокрый скрюченный теленок.

— Боже, как же она быстро в конце, — с удивлением пробормотал Олдерсон. Он схватил клок сена и начал обтирать малыша.

Я с удовольствием намылил руки в одном из ведер. Каждые удачные роды приносят чувство облегчения, но в этом случае оно было чрезвычайным. Теперь уже не имело значения, что стойло пахло, как женская парикмахерская, мне было хорошо. Я пожелал спокойной ночи Берту и Стэну, которые отправились в постель, еще раз недоверчиво принюхавшись ко мне на прощание. Мистер Олдерсон обхаживал то корову, разговаривая с ней, то теленка, которого обтер уже несколько раз. И я не могу упрекнуть его, потому что малыш напоминал диснеевского персонажа — бледно-золотой детеныш, невероятно маленький, с большими темными глазами, в которых светилась доверчивая невинность. И это тоже была телочка.

Фермер поднял ее так легко, будто это был спаниель, и положил перед мордой матери. Конфетка обнюхала новорожденную, счастливо поворчала и начала облизывать ее. Я посмотрел на мистера Олдерсона. Он стоял, сцепив руки за спиной, раскачиваясь на каблуках, явно завороженный происходящим. Я подумал, что теперь можно. И я был прав: раздался невразумительный напев, который на этот раз был громче обычного.

Я напрягся. Лучшего момента не представится. Нервно прокашлявшись, я твердым голосом сказал:

— Мистер Олдерсон! — Он полуобернулся ко мне. — Я хотел бы взять в жены вашу дочь.

Мурлыканье внезапно прекратилось, и он медленно повернулся ко мне. Он ничего не сказал, но его глаза с сожалением шарили по моему лицу. Затем он с натугой наклонился, поднял ведра, одно за другим, вылил воду и пошел к двери.

— Зайдите лучше в дом, — сказал он.

Кухня выглядела пустой и заброшенной, когда семейство лежало в постели. Я сел на стул с высокой спинкой, который стоял у погашенного очага, а мистер Олдерсон убрал ведра, повесил полотенце и методично вымыл руки, затем он прошел в переднюю, и я слышал, как он возится в буфете. Когда он появился вновь, в руках у него был поднос, на котором стояла бутылка виски и нежно звенели два стакана. Поднос придал процедуре оттенок формальности, который подчеркивали хрусталь стаканов и девственность непочатой бутылки.