В будке я почувствовал прилив вдохновения. Набросив платок на трубку, я набрал телефон нашей приемной, а когда услышал Тристана, заорал во весь голос:

— Это тот молодой парень, что сегодня утром вправлял матку?

— Да, и я тоже, — в голосе Тристана звучало напряжение. — Что, что-то не так?

— Да, что-то не так, — закричал я, — она опять ее вытолкнула.

— Опять? Опять вытолкнула? Всю? — Он почти визжал.

— Да, и кровищи кругом вдвое больше, чем было утром, и она продолжает литься. Вам надо что-то с ней сделать.

Последовало долгое молчание, и я подумал, не упал ли он в обморок. Затем я услышал его снова, голос был хриплый, но решительный:

— Хорошо, я немедленно выезжаю. — Последовала очередная пауза, и затем он переспросил почти шепотом: — Она полностью выпала?

И тут я сломался. В его словах была такая тоска, что это сразило меня: он все еще надеялся, что фермер преувеличивает, что, возможно, торчит лишь маленький кусочек. Я начал смеяться. Я хотел бы подольше помучить свою жертву, но это было невозможно. Я смеялся все громче и снял платок с трубки, чтобы Тристан мог меня слышать.

Последовали несколько секунд бешеной брани с того конца провода. Я выслушал ее и повесил трубку. Возможно, мне больше никогда не удастся повторить этот опыт, но как сладка месть!

— Мистера Хэрриота? Конечно, сейчас я его позову. — Зигфрид прикрыл телефонную трубку ладонью. — Джеймс! Вот еще одни предпочитают вас мне.

Я быстро взглянул на него. Но он улыбался. Он был доволен.

Беря трубку, я вспомнил все истории, которые слышал о другом типе нанимателей — о людях, которые не терпят, чтобы их сбрасывали с малюсеньких их пьедесталов. И еще я подумал о том, как за несколько недель изменилось отношение фермеров ко мне. Теперь они уже не смотрели мимо меня в надежде, что мистер Фарнон все-таки приехал. Они начинали принимать меня как своего, и мне хотелось думать, что не только законы гостеприимства заставляют их спрашивать, не хочу ли я «немножко перекусить».

Это многого стоило, потому что с ходом времени во мне росло и крепло уважение к обитателям йоркширских холмов, умение ценить дружбу, которую они предлагали далеко не всякому. И чем выше по склонам они жили, тем больше мне нравились. В долине, там, где она, расширяясь, превращалась в равнину, фермеры ничем не отличались от фермеров в других местах, но чем выше в холмах, тем интереснее оказывались люди, а в деревушках и одиноких фермах, разбросанных возле суровых вершин, особенно заметны были особые черты — простота и достоинство, упрямая независимость и радушие.

В это воскресное утро я отправился к Беллерби, почти к самой вершине Холдена, в небольшую, ответвлявшуюся от нее долину. Моя машина подскакивала и тряслась последнюю милю проселка, где через каждые несколько ярдов из земли высовывались макушки валунов.

Я вылез. С этого места мне было хорошо видно это странной конфигурации подобие ущелья среди холмов. Его крутые склоны были изрезаны и разрыты тысячами ручейков, питавших буйный Холден-Бек, клубившийся по каменистому ложу далеко внизу. Там виднелись деревья, ухоженные поля, но сразу за моей спиной непокоренные холмы наступали на чашу, в которой лежала ферма. Холстен-Пайк, Алстанг, Бенрсайд — могучие великаны, носящие варварские имена, были совсем близко.

Тут, вверху, атрибуты цивилизации казались такими далекими! Коровник, конюшня, амбары были построены из массивных камней сотни лет назад с единственной целью — укрывать скотину. Тех былых строителей не стесняли правила, требующие вентиляции и определенного освещения, так что коровник был сумрачным, и в каменных стенах окна почти отсутствовали. Пол был весь в буграх и рытвинах, а коров друг от друга отделяли полусгнившие перегородки. Я вошел, находя дорогу ощупью, пока мои глаза не свыклись с тусклым светом. Никого, кроме рыжей коровы с привязанной к хвосту запиской. Обычный способ общения с ветеринаром, а потому я приподнял хвост и прочел: «Мастит, задние четверти».

Я повернул корову, и принялся осматривать задние соски, и уже сдаивал синеватое, с хлопьями молоко, когда голос у дверей произнес:

— А, это вы, мистер Хэрриот! Вот хорошо, что вы с утра к нам приехали. Очень вы нас одолжить можете, если вам удобно будет.

Я поднял голову и увидел Рут Беллерби, красивую женщину лет под сорок. Она была движущей силой семьи, умная и любознательная. И горячая сторонница самообразования для обитателей йоркширских холмов.

— Буду рад помочь, если смогу, мисс Беллерби. Так в чем дело?

— Ну, мистер Хэрриот, вы ведь знаете, что сегодня в Дарроуби, в церкви, будут исполнять «Мессию», и нам очень хочется послушать. Но с пони и тележкой столько хлопот! Так если бы вы могли повезти нас на своей машине?! Назад мы кого-нибудь найдем. Вы бы нас так одолжили!

— Ну конечно, подвезу, — ответил я. — С большим удовольствием. Я и сам собираюсь там быть. Хорошую музыку в Дарроуби нечасто услышишь.

Было очень приятно оказать услугу этим чудесным людям. Беллерби меня всегда поражали. Они словно были пришельцами из былых веков, и мир их будто существовал над временем. Они никогда не торопились; поднимались, когда рассветало; ложились спать, когда уставали; ели, проголодавшись, и редко смотрели на часы.