Я бросил шовную иглу в лоток и сделал шаг назад, чтобы оглядеть законченную работу. «Что же, — сказал я себе, — работа выполнена замечательно».

Тристан наклонился над собакой и осмотрел разрез с аккуратным рядом стежков.

— Очень неплохо, мальчик мой. Лучше бы даже я не сделал.

Огромной черный Лабрадор лежал на столе, высунув язык, с остекленевшими глазами, в которых застыл невидящий взгляд. Его принесли с огромной уродливой опухолью между ребер, и я решил, что это просто липома — доброкачественная и вполне операбельная. Так оно и оказалось. Опухоль я сумел удалить с почти смехотворной простотой, жировик оказался круглым, целым, блестящим, похожим на яйцо вкрутую, очищенное от скорлупы. Кровотечения не было, равно как и риска осложнений.

Некрасивое вздутие было заменено на аккуратный шрам, который не будет виден через несколько недель. Я был доволен.

— Пусть полежит у нас, пока не придет в себя, — сказал я. — Помогите мне перенести его на те одеяла.

Мы положили пса перед электрическим камином, и я отправился на утренние вызовы.

Мы сидели за обедом, когда впервые услышали странный звук. Это было что-то среднее между стоном и воем; начинаясь вполне спокойно, звук затем набирал силу и высоту, а еще чуть позже прекращался совсем.

Зигфрид в удивлении оторвал взгляд от супа.

— Бога ради, скажите мне, в чем дело?

— Должно быть, это — та собака, которую я прооперировал сегодня утром, — ответил я. — Несчастный зверь, видимо, отходит от барбитуратов. Думаю, он скоро перестанет.

Зигфрид с сомнением посмотрел на меня.

— Что же, будем надеяться, я этого долго не выдержу, меня мороз по коже продирает.

Мы отправились проведать собаку. Пульс хорошего наполнения, дыхание глубокое, слизистые оболочки нормального цвета. Он лежал неподвижно на полу, и единственным признаком возвращающегося сознания был вой, повторявшийся каждые десять секунд.

— Да, с ним все в порядке, — сказал Зигфрид. — Но что за вой! Давайте уйдем отсюда.

Мы торопливо закончили обед в молчании, которое нарушалось только далеким воем. Не успел Зигфрид проглотить последний кусок, как уже был на ногах.

— Так, я должен бежать. Очень много дел на сегодня. Тристан, мне кажется, будет правильно, если ты принесешь пса в гостиную и положишь у камина. Там ты сможешь следить за его состоянием.

Тристан был ошеломлен.

— Ты имеешь в виду, что я должен остаться в одной комнате с этим воем на целый день?

— Да, именно это я и имею в виду. Мы не можем отправить его домой в таком состоянии, а я не хочу, чтобы с ним что-нибудь случилось. Ему нужны уход и внимание.

— Может быть, ты хочешь, чтобы я подержал его за лапку или покатал в коляске?

— Прекрати мне дерзить! Ты остаешься с собакой, и это — приказ!

Тристан и я перенесли собаку по коридору на одеяле, а затем мне надо было уходить на дневные вызовы. Я в последний раз оглянулся на огромную черную массу у огня и на жалкую фигуру Тристана, сидящего в кресле. Вой был невыносимо громок. Я быстро закрыл дверь.

Было уже темно, когда я вернулся, и старый дом навис надо мной, черный и тихий на фоне морозного неба. Впрочем, тишину его продолжал нарушать все тот же вой, отражавшийся эхом в коридоре. Его мрачный звук был слышен даже на пустынной улице.

Я захлопнул дверь автомобиля и посмотрел на часы. Было ровно шесть, значит, Тристан терпит все это уже четыре часа. Я взбежал по ступенькам, прошел по коридору, и когда открыл дверь в гостиную, вой резанул мой слух. Тристан стоял ко мне спиной и смотрел через окно в темноту сада. Руки он засунул глубоко в карманы, а из его ушей торчали комки ваты.

— Ну, и как дела? — спросил его я.

Ответа не последовало, поэтому я подошел к нему и похлопал по плечу. Эффект оказался поразительным. Тристан подскочил в воздух и резко повернулся ко мне. Его лицо было мертвенно-бледным, и было видно, что он сильно дрожит.

— Боже правый, Джим, ты чуть не убил меня. Я же ничего не слышу из-за этих затычек в ушах — кроме, конечно, этой собаки. Ничто ее не берет.

Я встал на колени перед Лабрадором и обследовал его. Состояние собаки было отличным, но только, за исключением слабых глазных рефлексов, пес не подавал никаких признаков возвращающегося сознания. Плюс еще его истошный вой через одинаковые интервалы.

— Черт возьми, как много ему нужно времени, чтобы прийти в себя, — сказал я. — И что, так продолжалось весь день?

— Именно так. Ничто не изменилось ни на йоту. И не жалей его так, этого орущего пса. Здесь, у огня, он счастлив, как никто другой, он же ничего не чувствует и не понимает. Другое дело — я. Мои нервы скоро лопнут от этих звуков, которые я выслушиваю час за часом. Еще немного, и ты сам начнешь кидаться на меня.

Он провел дрожащей рукой по волосам, и щека его начала дергаться.