— Он больше не кричит — спит как ребенок, и похоже, так оно и будет дальше. Ты сможешь отдохнуть, ты это заслужил.

Я вернулся в свою комнату, быстро разделся и лег в постель. Заснул я сразу же, поэтому просто не могу сказать, когда за дверью раздался первый шум, но я тут же проснулся от яростного вопля, который резанул мне ухо. Затем я услышал звук скольжения и глухой удар, за которыми последовал очередной крик Тристана.

Я содрогнулся при мысли пойти в комнату к Триста-ну—я все равно ничем не мог ему помочь, поэтому завернулся в простыни поплотнее и стал слушать. Я то проваливался в полусон, то просыпался, когда из-за стены доносились очередные глухие удары и крики.

Через пару часов звуки стали меняться. Похоже, Лабрадор уже начал управлять своими лапами, и его коготки отчетливо цокали по дощатому полу. Цоканье не останавливалось ни на минуту. Время от времени Тристан, теперь уже охрипший, кричал: «Ради бога, прекрати! Сядь же и успокойся, чертов пес!»

Должно быть, я уснул, потому что, когда проснулся, окно серело от холодных утренних лучей. Я перевернулся на спину и прислушался. Я отчетливо слышал цоканье коготков, как будто он разгуливал по комнате, а не тыкался то в одну стену, то в другую. Тристана не было слышно.

Я вылез из кровати, трясясь от окутавшего меня холодного воздуха, и напялил рубашку и брюки. Подойдя на цыпочках к двери в соседнюю комнату, я открыл ее, и две огромные лапы легли мне на грудь, едва не опрокинув меня на пол. Лабрадор явно был мне рад, и казалось, что он чувствует себя как дома. Его красивые карие глаза светились интеллектом и счастьем, в широкой улыбке он показал ряд блестящих зубов и безукоризненно розовый язык. А где-то внизу плясал в экстазе его хвост.

«Что же, с тобой все в порядке, старина, — сказал я. — Дай-ка я посмотрю рану».

Я убрал когтистые лапы с груди и осмотрел линию стежков на ребрах. Не было ни боли, ни опухания, вообще никакой реакции.

«Здорово! — закричал я. — Замечательно! Теперь ты у нас как новенький».

Я похлопал его по заду, что привело его в состояние бешеной радости. Он опять прыгнул на меня, царапая и облизывая.

Я пытался справиться с ним, когда услышал удрученный стон из кровати. В сумеречном свете Тристан выглядел чудовищно. Он лежал на спине, сложив руки на одеяле, и в глазах его застыл ужас. «Ни разу глаз не сомкнул', Джим, — прошептал он. — Ни разу, черт возьми. У него прекрасное чувство юмора, у моего брата, раз он заставил меня провести ночь с этой зверюгой. Он будет считать, что день прошел не зря, когда узнает, что мне пришлось пережить. Вот понаблюдай за ним, — могу спорить на что угодно: он будет доволен».

Позднее, за завтраком, Зигфрид услышал душераздирающие подробности ночи, которую пережил Тристан, и выразил сочувствие. Он извинился за те неприятности, которые причинил брату. Но Тристан был прав. Зигфрид действительно выглядел довольным.

Войдя в операционную, я увидел, что перед Зигфридом на столе лежит пациент. Мой патрон задумчиво поглаживал голову пожилого и очень несчастного бордер-терьера.

— Джеймс, — сказал Зигфрид, — будьте добры, отвезите этого песика Грайеру.

— Грайеру?

— Бротонскому ветеринару. Он лечил его, перед тем как владельцы переехали сюда. Я пару раз его осматривал — камни в мочевом пузыре. Ему необходима немедленная операция, и лучше, чтобы ее сделал Грайер. Он обидчивый черт, и я не хочу наступить ему на ногу.

— А! По-моему, я о нем слышал, — сказал я.

— Вполне вероятно. Образчик сварливого шотландца. Практикует на модном курорте, а потому у него не переводятся студенты, и всем им он устраивает адскую жизнь. А этого не скроешь. — Он поднял терьера со стола и вручил его мне. — Чем скорее вы туда отправитесь, тем лучше. Посмотрите, как пса прооперируют, и привезете его назад. Но ходите на цыпочках — если вы Грайера чем-нибудь заденете, он так или иначе сведет с вами счеты.

При первом взгляде на Грайера мне представилась бутылка виски. Ему было под пятьдесят, и в чем-то же таилось объяснение обвислым, в багровых пятнах щекам, тупости глаз и узорам лиловых жилок, разбегавшихся по сторонам его мясистого носа?! Его лицо неизменно хранило оскорбленное выражение.

Он не стал расходовать на меня свое обаяние: кивнул, что-то буркнул и забрал пса у меня из рук. Потом ткнул пальцем в худенького белобрысого юношу в белом халате.

— Это Клинтон, старшекурсник. И чего это в ветеринары девочек в брюках потянуло, не знаете, а?

(Было это задолго до моды на женские брюки.)

Во время операции он ел беднягу поедом, и чтобы как-то его отвлечь, я спросил у студента, когда он возвращается в колледж.

— В начале той недели, — ответил он.

— Да только он уже завтра домой уедет, — проскрежетал Грайер. — Тратить время зря, вместо того чтобы набираться тут опыта.

Студент покраснел.

— Но я же занимался практикой больше месяца и должен хоть два-три дня провести с моей матерью!

— Да знаю, знаю. Все вы на одну колодку — от сиськи оторваться не можете!