Снова я увидел Фина довольно скоро. Часов около трех я сидел с Зигфридом в приемной, когда входная дверь оглушительно хлопнула и по коридору простучали подкованные сапоги. Я услышал голос, напевающий: «Хей-ти-тидли-рам-ти-там», — и на пороге возник Финеас. Он одарил Зигфрида желтозубой ухмылкой.

— А, приятель, как делишки?

— Все прекрасно, мистер Колверт, — ответил Зигфрид. — Чем мы можем вам служить?

— Мне вот он нужен, — Фин ткнул пальцем в меня. — Чтобы он поехал ко мне, да побыстрее.

— Что случилось? — спросил я. — Опять телята?

— Черт, нет. А уж лучше бы они. Это мой бык. Пыхтит, хрипит, вроде как при воспалении легких, только куда хуже. Смотреть жалко. Прямо помирает. — На мгновение Фин стал совсем серьезным.

Я слышал про этого быка: элитный шортгорн, призер многих выставок, опора его стада.

— Я сейчас же выезжаю, мистер Колверт. Прямо за вами.

— Вот и молодец. Так я поехал.

Всю дорогу я гнал машину, но Фин уже ждал меня с тремя своими сыновьями. Они угрюмо хмурились, но Фин еще держался.

— А вот и он! Счастливчик Гарри собственной персоной. Теперь бояться нечего!

Пока мы шли к коровнику, он даже мурлыкал какой-то мотивчик, но когда заглянул в стойло, голова его поникла, а руки скользнули глубже за подтяжки.

Бык стоял посредине стойла как привинченный. Его огромная грудная клетка тяжело вздымалась и опадала — такого затрудненного дыхания мне видеть еще не приходилось. Рот его был открыт, с губ свисали сосульки пены, в пене были и широко раздутые ноздри. Он тупо глядел на стену перед собой выпученными от ужаса глазами. Нет, это была не пневмония; просто он отчаянно боролся за каждый глоток воздуха и мало-помалу проигрывал эту борьбу.

Он не шевельнулся, когда я поставил ему термометр, и, хотя мысли вихрем мчались у меня в голове, я подумал, что вряд ли мне хватит этих тридцати секунд. Я предполагал, что дыхание будет учащенным, но ничего подобного не ожидал.

— Бедняга, — пробормотал Фин. — Каких я от него телят получал! А уж послушный, что твой ягненок. Мой внучок шастал у него под брюхом, так он даже ухом не повел. Просто видеть не могу, как он мучается. Коли помочь ему нельзя, так вы прямо скажите, и я схожу за ружьем.

Я вытащил термометр. За сорок три! Чушь какая-то. Я энергично встряхнул его и поставил еще раз. Теперь я ждал почти минуту, чтобы успеть подумать подальше. И снова за сорок три. У меня возникло ощущение, что, будь термометр на фут длиннее, ртутный столбик все равно уперся бы в конец трубки.

Что же это может быть такое?! Неужели сибирская язва?.. Да, должно быть, так... и все же... и все же... Я оглянулся на головы над нижней половиной двери. Фин и его сыновья ждали моего приговора, и их молчание делало особенно мучительными страдальческие хрипы быка. Над их головами в синем квадрате неба мохнатое облачко наползало на солнце. Когда оно поплыло дальше, мне в глаза ударил слепящий луч, я зажмурился, и вдруг в голове забрезжила мысль.

— Вы его сегодня выпускали? — спросил я.

— Само собой. Все утро пасся на привязи. Солнышко-то нынче какое!

Мысль засияла ярким светом.

— Быстрее тащите сюда шланг. Наденьте вон на тот кран во дворе.

— Шланг? Что за черт...

— Да быстрее же... У него солнечный удар.

Шланг был навинчен меньше чем за минуту. Я пустил полную струю и начал поливать могучее животное ледяной водой — и морду, и шею, и бока, и ноги. Прошло пять минут, но мне они показались нескончаемо долгими, потому что никакого улучшения заметно не было. Я даже подумал, что ошибся, но тут бык сглотнул.

Уже что-то! Ведь раньше, судорожно пытаясь втянуть воздух в легкие, он просто не мог проглотить слюну. Да, несомненно, бык выглядит чуть-чуть получше. И вид у него не такой понурый, и дыхание... замедлилось?

Потом бык встряхнулся, повернул голову и поглядел на нас. Один из парней прошептал как завороженный:

— Ух, черт, а ведь помогло!

После этого началось чистое наслаждение. За всю свою практику я ни разу не испытал такого удовольствия, как в тот день, когда стоял в хлеву и направлял на быка животворную струю, а он прямо-таки блаженствовал под ней. Особенно ему нравилось ощущать ее на морде, и, когда я вел ее от хвоста по дымящейся спине, он поворачивал шею, подставлял нос под бьющую струю, водил головой из стороны в сторону и ублаготворенно жмурился.

Через полчаса он обрел почти нормальный вид. Грудь его еще вздымалась, но ему явно полегчало. Я еще раз измерил температуру. Она понизилась до сорок и пять десятых.

— Он уже вне опасности, — сказал я. — Но лучше будет, если кто-нибудь пополивает его еще минут двадцать. А мне пора.

— Ну, время выпить у вас найдется! — буркнул Фин.

Хотя, войдя в кухню, он и крикнул: «Мать!» — но его голос не загремел, как обычно. Опустившись на стул, он уставился в свой ореховый эль.

— Гарри, — сказал он. — Вот что: на этот раз ты меня прямо-таки ошарашил. — Он вздохнул и недоуменно потер подбородок. — Прямо-таки не знаю, что тебе и сказать, черт тебя дери.