Воспользовавшись групповым сумасшествием, новгородцы во главе с тавастом налетели на стражников, точно ястребы на куриный выводок, и уложили всех до одного буквально за считанные минуты. Но радоваться победе было рано: из внутреннего двора замка к воротам спешило довольно многочисленное подкрепление. Сомкнувшись спинами, Свид, Стоян и Носок принялись отбиваться с яростью обреченных. «Где же наши?!» – в отчаянии думал Стоян, ловко орудуя своим новым оружием. Он уже снес две вражеские головы, причем с такой легкостью, будто то были головки одуванчиков. Меч, оказывается, разил не хуже ослопа. Тем более что в спешке некоторые свеи не удосужились прихватить с собой щиты.

И тут в ворота замка-крепости ворвалась, словно занесенная сильным ветром, целая орда невиданных лесных чудищ с черными физиономиями (ушкуйники вымазали их сажей) и древесными ветками вместо шерсти. Началась дикая и беспощадная резня. А когда свеи поняли, что перед ними – всего лишь люди в машкаре, во двор ворвалась вторая волна нападавших, в которых защитники замка признали наконец, к своему ужасу, новгородских ушкуйников.

Благодаря численному превосходству разбойников сражение за крепость длилось недолго: вскоре ее защитники полегли все до единого. Теперь по телам поверженных свеев прохаживался, добивая раненых, один только мрачный и свирепый Свид: его ненависть к поработителям родного племени не знала границ.

– Собрать оружие и все ценное, остальное – в огонь! – приказал Лука Варфоломеев. – Поджечь все строения!

Атаманы одобрительно закивали головами. Они поняли его мысль: пылающий замок послужит для жителей Або предупреждением. Ежели не сдадутся на милость победителей – умрут…

Город взяли почти без потерь с собственной стороны. А вот воинов гарнизона и часть горожан (в том числе представителей народа еми), посмевших оказать сопротивление, вырезали немилосердно. Утихомирились же лишь после того, как обнаружили в городском соборе богатую казну: скопленный за пять лет церковный налог, уже подготовленный к отправке в Рим. Казну прибрали к рукам, а собор – припомнив свеям их разрушительные походы на Новгород, – сожгли дотла. Основательно разрушили и сам город. Вражеский флот тоже предали огню. За исключением захваченных в качестве трофеев нескольких новых шнеков и добротного бусса [80] , на который и погрузили львиную долю награбленного.

…Стоян и Носок, вальяжно расположившись на куче добра все на той же трофейной шнеке, взирали на стремительно удалявшийся замок Або, как сытые коты. Над городом до сих пор висели густые клубы дыма, а по берегу беспомощно метались оставшиеся в живых немногочисленные горожане. «Ну и поделом им…» – утешал себя Стоян, совсем некстати почувствовавший вдруг угрызения совести. Просто представил себя на миг на месте ограбленных жителей, и ему стало слегка нехорошо.

– Пошто нос повесил, паря? – весело окликнул его Носок. – Ну-ка, глотни для сугреву и веселия! – Он протянул Стояну кувшин с вином. – Пей, не боись! У свеев вино доброе. Чай, заморское!

Стоян молча взял кувшин и приложился к нему, да так крепко, что спустя минуту Носок забеспокоился и укорил, забирая вино обратно:

– Э-э, потише! Нам ишшо плыть да плыть. А у меня в закромах токмо два кувшина.

Стоян буркнул в ответ что-то невразумительное и, закинув руки за голову, прилег на тюки с трофейными одеждами.

Флотилия ушкуйников уже вышла из устья реки, и паруса шнеки наполнились ветром. Судно резво побежало по волнам, обгоняя тяжело нагруженные ушкуи. И лишь мелкие тучки над головой застыли на одном месте, будто приклеенные кем-то к небосводу. Под воздействием пережитого и выпитого глаза Стояна начали слипаться, и он погрузился в сон.

…Проснулся Стоян от щедрой порции воды, обрушившейся на его лицо.

– Эй, ты чаво озоруешь?! – заорал он истошно, решив, что это очередная дурацкая шутка Носка.

– Хватайся за што могешь! – провопил в ответ тот, стараясь перекричать свист ветра. – Штормит однако, паря!.. – Носок был сильно напуган и даже не пытался этого скрыть.

Стоян ухватился за одну из веревок, которыми был увязан груз, и в страхе воззрился на ставшее седым бушующее море. Свинцово-серое небо висело так низко, что, казалось, до него можно дотронуться рукой. Тучи неслись с невероятной скоростью. Ветер завывал подобно голодной волчьей стае. Шнеку кидало с волны на волну, точно тряпичный детский мячик…

Разыгравшийся шторм оказался гораздо сильнее того, что довелось испытать ушкуйникам в начале похода, но, по счастью, он закончился столь же быстро, как и налетел. Темные брюхатые тучи даже не успели разрешиться бременем до конца: так и унесли в своих чреслах непременный в подобных случаях ливневый дождь дальше. Но пассажирам шнеки легче от этого не стало. Ибо, едва небо прояснилось, кормчий Замята угрюмо сообщил, тыча пальцем в сторону горизонта:

– Пропали мы, кажись, братцы…

Стоян оглянулся по сторонам. Их шнека качалась на все еще крутой волне посреди бескрайнего моря одна-одинешенька – поблизости, насколько хватало глаз, не было видно ни одного ушкуя. Замята не смог справиться с непривычным рулевым веслом, и шнеку снесло в открытое море. Но это было еще полбеды. К ним приближались четыре больших судна с начертанными на парусах черными крестами тевтонцев.

Все случилось именно так, как и предполагал Генрих фон Плоцке. Во время пира, устроенного по случаю турнира, изрядно подвыпившие рыцари продолжили выяснение отношений, и оно едва не переросло в кровавую потасовку. Правда, маршал еще загодя приказал – причем в безапелляционной форме – им всем разоружиться, но в качестве столовых приборов рыцари по обыкновению использовали большие и острые ножи, с которыми управлялись не хуже, чем с мечами.

Закоперщиком ссоры выступил, естественно, Бернхард фон Шлезинг (и здесь маршал как в воду глядел!). А вот Завиша из Гур, с виду сдержанный и рассудительный, повел себя несколько неожиданно: выяснилось, что гонор у него в некоторых ситуациях берет верх над благоразумием. До рукоприкладства и поножовщины дело, по счастью, не дошло, но Генрих фон Плоцке готов был тем не менее вырвать из своей рано начавшей лысеть головы последний клок волос. Воистину, добрыми намерениями вымощена дорога в ад!. Он-то хотел подарить рыцарям и горожанам праздник, а в итоге получил свару, могущую обернуться членовредительством среди участников похода на Литву.