— Было бы, конечно, правильнее ценить людей не по происхождению и не по платью. Однако век наш не прост. Есть вещи, с которыми наше сословие никогда не примирится,

— А если все равно поступить по-своему? — упорствовал Кубати.

— И думать не смей! — рассердился Хатажуков. — Тебе еще встретится в жизни не одна вот такая «голубка с белой шейкой», как в песне поется.

Кубати решил, что на первый раз достаточно, и больше возражать не стал. Будет новый случай и тогда… Как действовать «тогда», он потом придумает.

Хатажуков немного смягчился и сказал напоследок:

— Эх, ты! А еще «бесстрашно смотрящий железу в глаза!» — он имел в виду кузнечное мастерство сына, а может быть, и ратные его подвиги. — Пошли, нам пора. Твой друг Алигоко, наверное, заждался.

На пригорке, под раскидистыми ветвями старой дикой груши, предстал перед высоким мехкемом преступный пши Алигоко. Суд состоял из двух человек: «уали» — старшего по возрасту князя (в ближайшей округе им оказался один из братьев Ахловых) — и представителя тлекотлешей (так называемый «кодзь» — «добавка»). Эту обязанность исполнял сегодня Инал Быков. Ахлов чувствовал некоторую неловкость: сам этот мехкем — установление сравнительно недавнее, да к тому же никто не мог припомнить, чтоб хоть когда-нибудь суду приходилось решать участь князя.

И вот предстал… Нет, не совсем предстал — Алигоко сидел на пне, покрытом буркой, и опасливо косился по сторонам. У него за спиной на длинной грубой скамье восседали десятка полтора князей и первостепенных уорков. Среди них, в центре, — Хатажуков. Были здесь Канболет Тузаров, Джабаги Казаноков. Ислам-бек Мисостов тоже был. Рядом с Хатажуковым сидел кадий из Крыма. Стояли поблизости молодцы из знатных родов. Здесь же Кубати о чем-то перешептывался по-татарски с тем самым грамотеем, что так неудачно сопровождал кадия.

Собралось и множество простого люда, окружившего высокий мехкем в почтительном отдалении.

Сначала от Шогенукова потребовали рассказа о том, что произошло семь лет назад, как погибли братья Исмаил и Мухамед Хатажуковы и Каральби Тузаров.

Алигоко не решился повторять свою старую клевету. Теперь он все валил на Мухамеда. Тот, мол, «по бешенству своего естества», поругавшись с братом, нанес ему смертельный удар. Шогенуков не успел его удержать. Затем Мухамед ринулся на людей Тузарова и сразил почтенного тлекотлеша. Шогенуков опять не сумел его удержать. Затем Мухамед бросился разорять дом Тузарова, хотел завладеть этим чудо-панцирем (панцирь стоял на столике-трехножке перед Ахловым и Быковым) и убить Канболета, чтоб сразу же избавиться от кровника. Шогенуков ехал с ним и всю дорогу пытался его удержать, но… это ему не удалось. Затем уже Канболет и Мухамед встретились и… в честном бою… Шогенуков тут уж совсем ни при чем…

Толпа, боявшаяся до сих пор проронить хоть слово из речи Вшиголового, всколыхнулась, тихо зашумела:

— Сам теперь от лжи своей отрекается!

— А бедный Тузаров? Семь лет было кровью испачкано его честное имя!

— И снег настолько бел не бывает, чтоб пес его не сумел загадить!

— Эй, тише! Кубати говорит. Свидетель единственный…

Кубати отчетливо и толково дал понять, как на самом деле вел себя Алигоко: если Мухамед был порохом, то Алигоко — тлеющим фитилем. А что касается панциря…

Шогенуков вскочил и протестующе поднял руку:

— Можно ли принимать на веру эти слова? Он тогда еще совсем ребенком был, а потом семь лет ехал на чужой арбе и все тузаровские песни выучил наизусть!

Ахлов расправил пышные свои усы и важно изрек:

— Да… дело это темное. До конца его трудно прояснить. Но главное князь Алигоко теперь признал, что не Тузаров был виновен в той самой резне…

— Князь Алигоко — человек умный, — послышался насмешливый голос Джабаги. — Он знает, что явную клевету опровергнуть гораздо легче, чем отделить правду от лжи, особенно там, где правда и ложь искусно перемешаны.

Толпа встретила высказывание своего любимца одобрительными возгласами:

— Правильно, Джабаги!

— Сильно сказано!

— Джабаги — наш!

Ахлов и Быков выжидательно посматривали на Кургоко.

— Мехкем хочет, чтобы я сказал, — князь поднялся со своего места. — Не стоит больше говорить о делах, касающихся семей Хатажукова и Тузарова. Слава аллаху, кровной вражды между нами не ожидается. Поговорим наконец о подлом предательстве Алигоко. Какое у него может быть оправдание в том, что он изменнически предупредил Алигота-пашу о нашем нападении и помог ему бежать? Чем он ответит за пребывание во вражеском стане, за разбойный налет на дом лучшего в Кабарде оружейника Емуза и убийство этого достойного человека?

Ахлов, мучаясь от того, что не он, сегодняшний уали, произносит столь веские, сурово-справедливые слова, да еще таким красивым и мужественным голосом, сердито закричал на обвиняемого:

— Чего молчишь? Отвечай!

— Отвечай! — потребовал и Кургоко.

— Отвечу! — взвился Шогенуков. — Если я был в дружбе с пашой, то разве не обязан был спасти его от гибели?

— Так почему же ты тогда не остался вместе с ним? — впервые подал голос Быков. — Почему присоединился к нам? Чтобы прознать о намерениях наших?