«Да! Но ключи-то в пиджаке остались… Если не потерял… Нет-нет, там! Надо забирать… По-любому! А тряпки можно и здесь оставить… В больничном доберусь!»

И снова о матери… Точнее, о ней как единственном человеке, на которого он может до конца рассчитывать в её самоотверженности. Он взрослый уже мужчина, по сути-то, одинок… Совершенно! Ни женщины верной и смелой в своей любви и верности, ни друга… Одна мать! Да и она… Можно ли… Есть же предел её самоотречению ради него. Для неё он далеко за гранью собственной смерти – это понятно… Но для Антона он ведь не так и далёк, рубеж её возможностей. И дело даже не в том, что ей недолго на этом свете осталось жить, а в слабости её как таковой, изначальной, в полном согласии с которой она всю жизнь и прожила. А теперь она во взрослой уже жизни сына и сама для себя неожиданно от своих стараний-усилий сломается. Не выдюжит собственной готовности на всё. Переживания – одно, другое, а на третьем – бац! – инфаркт… Или инсульт! Кровоизлияние в мозг… Мозг… А есть ли он у неё, мозг-то? Никогда ведь не проявлялся… МРТ ей сделать? А толку!

«Фу ты, чёрт! Точно психоз…»

Антон смотрел сквозь лицо медсестры, пытаясь, всё-таки, всмотреться именно в него и отвлечься от навязчивых мыслей. Увидел. Милое… Улыбка красивая… Губки полненькие… Растягиваются, а сочности не теряют. Глаза серые… Или голубые? Неважно! Просто маняще-лукавые. Сама своему трёпу не верит. Глаза-то не улыбаются. Себе на уме девушка… Хитрая! Умненькая даже! Далеко пойдёт. Впрочем, оно ей надо? Замуж – дети, квартира, машина, отпуск… Хотя… Мозги-то вроде есть… Вон как разговорилась! Стандартно, впрочем… Шармом накрыла… Природой женской… Зачем тебе мозг? Не нужен ведь – всё заранее ясно.

«Фу ты, чёрт! Опять…»

– Что случилось? Почему вы здесь?

Это был доктор. Умытый и свежий, словно всю ночь проспавший в большой и чистой постели, а не пару часов в одежде на диване. Умел человек – привычен был – посуточно дежурить, да ещё и оперировать. Травматология крепких выбирает.

– Да вот…

И сестричка коротко доложила суть. Малой не перебивал. Смотрел на врача до тех пор, пока тот не взглянул на него.

Была в его взгляде какая-то неловкость. Словно бы врач сожалел о вчерашнем чрезмерном откровении… Вот только чьём? Своём или его, Малого? Был и интерес – док явно хотел увидеть в глазах Антона продукт переваренного за ночь незаконченного вчерашнего разговора – либо жажды продолжения, либо, наоборот, стоп-сигнала. Сестричка отчиталась…

– Ну что же… Пойдёмте. У меня есть ключ.

И как только они отошли от поста, док шепнул:

– Вы что, сбежать хотите? В смысле, уйти…

И сказано это было таким заговорщическим тоном, будто зав. отделением и сам не прочь в бега податься подальше отсюда, а потому готов посодействовать пионеру в этом благородном риске.

«Да он не только хирург, – шевельнулось в голове Малого. – Он ещё и психолог!»

– А как же нога?

– Ну вы же видите – я иду и почти не хромаю… Я даже в спортзал собираюсь… её разминать, чтоб как надо срасталась.

Шутка вышла грубоватой.

– Вы, батенька, забудьте о спортзале недели на три… А лучше – на месяц, чтоб наверняка! И дело даже не в ноге, а в сотрясении мозга. Нельзя вам пока дёргаться.

– А вдруг его там нет, док… Вы тому тоже сотрясение мозга в диагноз поставили, а горшок-то пустой оказался…

Медик отреагировал для Малого неожиданно – он хлопотливо вскинулся:

– Как кстати вы вспомнили о нём! Давайте «услуга за услугу». Я вас отпущу… Даже одежду дам – ваша вся в крови… Но после того, как вы съездите со мной на заседание комиссии горздрава. По этому делу… Как непосредственный свидетель произошедшего несчастья, которое я никак не мог ни предвидеть, ни предотвратить. Так ведь?..

Он замедлил шаг и повернул-наклонил голову к Антону, обозначая приглашение к владению тайной:

– … А ещё станете свидетелем большого собрания пустоголовых… Будут сейчас решать, что со мной делать. В полном соответствии, заметьте, с утверждёнными нормативными правилами – у них на всё есть инструкции и положения: и на награды, и на наказания. По их логике развития, чем ответственнее пост, занимаемый человеком, чем больше в его работе нормативных актов, тем менее он нуждается в собственном мозге и, следовательно, в понимании сути своего занятия… Однако то, что себя, например, за низкие подоконники наказывать нельзя, они даже своими пустыми головами понимают…

Малой не то чтобы подчинялся доктору, он – только соглашался. Но во всём! Даже в его просьбе поехать в больничной униформе, под которой особенно сиротски смотрелись Антоновы штиблеты – ну не в тапках же ехать, в самом деле! Малой снова, к своей радости и удивлению от этой радости, убеждался, что доктор не чужд психологизмов.

Ехали недолго и поначалу молча. Но Антон заметил, увидев прикреплённый к зеркалу заднего вида бейджик доктора, который тот в больнице не носил почему-то:

– Редкое у вас имя, док… Родители в молодости поклонниками Америки были? Стиляги, типа?

– Наоборот!

Доктор даже как будто проснулся и встряхнулся – дежурство давало-таки о себе знать.

– Они меня Фомой назвали! Представляете? Я же близнец… Второй за братом на свет появился – вот и Фома. Всё детство мне испортили. Это я уже сам Томасом переименовался… Значение то же – родителям не обидно, но не так кондово, согласитесь…

– Значит это вы Америку любите? Или Англию?

– Люблю – не подходящее слово… Как можно любить географическое место? Любить можно человека – женщину, мать, отца, ребёнка… Любить можно искусство – музыку, живопись… Но даже эти две любви обозначают разные эмоции… Ещё третья есть как фигура речи – любовь к родине… А что это такое? Вернее спросить, как это?