Поднял руку – и начертил перед собой переплетение серебряных линий.

Полувзрослые и взрослые птенцы, они молчали. Они медленно начали подниматься, не сводя с него взгляда. Вставали по одному, и каждый ждал, ждал, единственного слова, которое учитель скажет, прощаясь.

– Давайте. Ответьте на последние три вопроса. – Горло стало сухим, как наждак, и глаза слезились. Он сглотнул – и сказал их, эти слова, которые завершили в них ту, первичную, чудную алхимическую реакцию:

– Что есть смесь ветра и воды?

– Туман – нестройно ответил класс.

– Что есть смесь Ветра и земли?

– Пыль… – Пыль медленно оседала в воздухе, не боясь их неуверенных голосов.

– И последнее. Что… Есть… Смесь ветра и … Огня?

Класс думал. И наконец кто-то сделал шаг вперед – маленький, незаметный – и, глядя на летящий в воздухе серебристый знак, коснулся его, первый раз обретшего реальность, и уверенно сказал:

– Свобода…

Они по очереди клали на него руки, они медленно подходили к знаку, плывущему в воздухе.

Они касались его и уходили домой.

…Эту неделю приходилось жить в одиночку.

Пока Мария не возвращалась – наверное, до неё не доходили вести о происходящем в родном городе. Хоть бы уехала. Это к лучшему – ни пьяные драки, ни огромный нетопырь, ни отчуждение ее не заденут…

На улице не подходили.

В лес он уходил всё чаще и чаще, особенно во время дождя, и никто ему наконец-то не мешал – и однажды, разгребая в поисках чего-нибудь интересного траву на мокрой поляне, обнаружил изъеденный годами и обглоданный временем рог.

Он принес его домой и повесил на стену рядом с кинжалом. С тех пор, коснувшись его рукой, он обретал собеседника, жившего в прошлом веке. Тот дожил до старости, не меняясь, и только рог да ещё пара легенд о подвигах святого Егория свидетельствовали о нём.

Подвиги святого Егория, якобы укротившего единорога.

Новости не сильно волновали его – когда изменился он, изменился его текст, но счастливый финал оставался неизменным. Революция близилась к концу. Погода была в самый раз для того, чтобы отсидеться дома, но он весь день бродил по намокшему перелеску, подальше от тех, кто мог его увидеть, и как раз собрался домой, когда на дороге показался бегущий во весь дух Любимчик, которого подгоняла грозовая туча нехорошего оттенка. Интересно, как он ухитряется везде меня находить, подумал Лес и не стал прятаться в кустах, хотя и очень хотелось.

Мокрый до нитки Любимчик остановился перед ним, как конь на скаку. В небе прогремело.

– Как дела во внешнем мире? – Лес ухватил его за отвороты куртки и не дал упасть. – Куда ты так летишь? Что случилось?

– Вы опаздываете на суд! – выпалил Любимчик. – Первое заседание! Суд про оборотня!

– Что?

Лес был немного ошарашен.

– Видишь ли, – осторожно произнес он, беря Любимчика за плечо, – я не хочу туда идти. Там уже за меня все сделали. Я заперт здесь, уволен с работы, несправедливо обвинен, и меня чуть не убили, а потом оправдали. Что-то неясно?

– Но вы же должны были там появиться…

– Нет. Там уже все закончилось. А приходить туда … Зачем туда приходить?

– Они оправдают вас без вашего присутствия?

– Нужно им мое присутствие – фыркнул он. – А мне это, извини, и так… противно. Что скажут, то скажут. Я тут уже не при чём.

Вот, опять отрываюсь на подростке, подумал Лес. Еще недавно хорошо выступил, и вот… Или я ему объясняю? Откуда вообще этот зуд на языке – честно и откровенно объяснять все даже этому мелкому хулигану? От одиночества?

– А как же речь?

– Какая ещё речь? Тронная?

– Н-нет… Но вы же пострадали от клеветы. Вам надо их всех заклеймить позором и доказать и… или… вроде того…

– Я не имею привычки страдать, – хмыкнул Лес. – И жертвой работать не хочу. А если я это сделаю, то жертвой буду всю оставшуюся жизнь. Опять придется куда-то уезжать или присоединяться к кому-то. Уж лучше одному, хоть и в ссылке. Так проще.

– Но разве вы не будете им ничего делать?

– Не буду. Это была бы не месть. Я оскорбил бы того, кто ночью сияет во тьме.