– Из Ливерпуля. Жил там на Южной Флаттери-стрит, дом 17. Не самое лучшее место для поддержания здоровья.

– Это был ваш постоянный адрес?

– Да. Жил там какое-то время. Также занимался секретарской деятельностью. Одно время специализировался на вакуумной чистке.

– На чем?

– На пылесосах, иначе говоря. Но продажа и ремонт этих бытовых приборов сказались на моих легких не лучшим образом. Кроме того, некоторые клиентки взяли себе за правило грубить мне и выговаривать за недостатки упомянутого товара. Короче говоря, устав от всего этого, я переключился на марки.

Интересно, что его речь, хотя и отличалась некоторой невнятностью, казалась тем не менее речью образованного человека. Так что Аллейн невольно задался вопросом, что заставило этого парня заниматься пылесосами и марками.

– Сколько лет вы прожили в Ливерпуле, мистер Ледж?

– Почти два года.

– А где жили до этого?

– В Лондоне. В Сити. Вообще-то я прирожденный лондонец. Но почему вы спрашиваете?

– Таков порядок, мистер Ледж. Или, как еще у нас говорят, «такова полицейская рутина», – ответил Аллейн и неожиданно подумал о Кьюбитте. – И вот что еще я хотел у вас узнать… Вы когда-нибудь встречались с мистером Уочменом до его приезда в Оттеркомби?

– Да. Было такое дело.

Аллейн поднял на Леджа глаза.

– Не могли бы сказать, когда и при каких обстоятельствах встречались с ним? Можете не отвечать, если не хотите. Ведь мы пока только беседуем.

– Не собираюсь ничего от вас скрывать, старший инспектор. Да и с какой стати? Все очень просто: наши машины столкнулись на перекрестке возле деревни Дидлсток. Должен заметить, что при этом столкновении мистер Уочмен показал себя истинным джентльменом и отнесся ко мне по-доброму.

После этих слов Аллейн так долго всматривался в лицо Леджа, что тот два или три раза нервно мигнул, а Фокс едва заметно улыбнулся.

– А до этого вы, значит, его не видели?

– Ну почему… Видел. В суде.

– Как вы сказали?

– Сказал, что видел его в суде. Когда я жил в Лондоне, мне приходилось довольно часто бывать в судах. Должен вам заметить, судебный процесс – весьма любопытное зрелище. И познавательное. Разумеется, мистер Уочмен меня не знал и ни разу со мной не разговаривал.

– Понятно…

Аллейн пододвинул к себе по поверхности стола лучшую чернильницу Абеля Помроя и некоторое время ее разглядывал.

– Скажите, мистер Ледж, – спросил он после паузы. – Сколько вы выпили в пятницу вечером? В общей сложности?

– Много, – быстро ответил Ледж. – И только сейчас я осознал это по-настоящему. Не так много, как другие, конечно, но все-таки в общей сложности количество выпитого оказалось значительным. Хотя я всегда стараюсь пить так, чтобы алкоголь не затуманивал голову. А вот в тот вечер перебрал. И тем не менее, если бы Уочмен не поднял тогда палец, как мне до сих пор кажется, эксперимент со стрелками прошел бы удачно, и я бы не задел его. Так я, по крайней мере, думаю. – Он скользнул взглядом по Аллейну и добавил: – Самое интересное, что я всегда играю в дартс лучше, когда немного выпью. Но в пятницу выпил слишком много и никогда себе этого не прощу.

– Сколько времени прошло, – осведомился Аллейн, – пока вы не осознали истинную суть произошедшего?

– О, довольно много. А когда наконец осознал, то сразу подумал, что он умер от столбняка. Или от внезапных судорог. В тот момент я совершенно забыл о хранившемся в шкафчике цианиде. Как и о том, что мистер Помрой во второй половине дня открывал шкафчик.

– А открывал он его для того…

– Я знаю, на что вы намекаете! – воскликнул Ледж и вновь помахал указательным пальцем перед носом старшего инспектора. – Хотите напомнить, что Помрой открывал его, чтобы достать йод и помазать им порезы у меня на лице? Полагаете, я мог это забыть? Повторяю, я оказался орудием убийства, и это печалит и нервирует меня до чрезвычайности! Возможно, Помрой сделал тогда что-то такое, из-за чего цианид попал на его пальцы, а потом… Я не знаю, что было потом, но яд каким-то образом оказался на моей стреле. – Его лицо дернулось, как если бы у него самого начались судороги. – И это ужасно. Боже, как это ужасно! – Он с минуту помолчал и, перейдя на шепот, произнес: – Меня все это просто расплющило! Если бы вы только знали, как я несчастен!

Невзрачные люди, лишенные какого-либо обаяния, обладают иногда даром произносить даже самые простые слова с удивительным пафосом. И что интересно, именно в этот момент их очень хочется пожалеть или выказать им сочувствие. Так, по крайней мере, думал Аллейн, созерцая перекошенное не то от душевной муки, не то от страха некрасивое лицо Леджа. Внезапно им овладело острое желание избавиться от него – сию минуту и любой ценой, и даже, если понадобится, дать ему хорошего пинка, чтобы побыстрее выметался из гостиной. Тем не менее он сдержал этот порыв невероятным усилием воли и спокойно спросил:

– Мистер Ледж! Надеюсь, вы не станете возражать, если мы снимем у вас отпечатки пальцев?

Ледж вскочил с места с такой поспешностью, что повалил стул, на котором сидел, после чего стал пятиться к двери. При этом он переводил взгляд с Аллейна на Фокса, а с Фокса – на Аллейна и безостановочно размахивал руками. Затем, устремив на Аллейна взор загнанного животного, воскликнул:

– О господи! Я знал, что этим все кончится и вы обязательно скажете это. Знал, знал…

В следующее мгновение он закрыл ладонями лицо и разрыдался.