– Ешь, горемычная!

А потом сама же и выговаривает:

– Худеть тебе надо, Динка. Ни один мужик не позарится.

Не позарится – ну и ладно. Дине не мужик нужен, а гений. Чтобы не такой, как у всех. Чтобы особенный. А нет таких – и не надо. Мы издалека полюбуемся, и достаточно. А для грез нам Шопена хватает. Он и очков не носил, и волосы у него были густые, и губы, кстати, пухлые. Дались ей эти губы. Просто вошел человек, задал вопрос, надо ответить.

– Да, собрание скоро начнется, подождите в коридоре.

– Видите ли, я хотел бы поговорить с вами наедине. – Мужчина вошел в кабинет и, закрыв за собой дверь, уселся на стул. Дина невольно нахмурилась: искусство не терпит бесцеремонности. – Вопрос у меня личный.

– Личный? – Она почувствовала, что краснеет. Ох уж эта творческая ранимость и сентиментальность. Мало ли какой у человека может быть личный вопрос. Он его личный, а к ней пока отношения не имеет. Так и есть.

– Мне бы о занятиях договориться.

– Боюсь, у нас только до восемнадцати. – Она успокоилась и даже позволила себе улыбнуться. Вроде серьезный человек, а такой смешной.

– Это меня вполне устроит. Позже и не надо. Лучше в дневное время.

Дина снова смутилась:

– Вы меня не поняли. Занятия для детей, до восемнадцати лет.

– А мне не для себя. Для дочери. Ей шесть, в следующем году в школу пойдет, ну и к вам сюда хотим отдать. Только она уже второй год просит пианино. Купили вот, и стоит, можно ведь и начать играть, как вы считаете?

– Можно. Вам надо обратиться к директору с письменным заявлением, и ее возьмут на фортепиано без зачисления в музыкальную школу. – Она посмотрела на часы. Пора было начинать собрание. Она встала. – Директор принимает по понедельникам и четвергам с восемнадцати до двадцати (это я о времени, а не о возрасте). Но вы можете оставить заявление у секретаря, вас, то есть дочку, пригласят на прослушивание.

– Подождите! – Он тоже встал и теперь закрывал Дине выход. – Вы не поняли, я бы хотел договориться о частных уроках.

– Да? – Дина растерялась. – А почему со мной? Кто-то рекомендовал?

– Ну да, женщина из охраны.

Все ясно. Пришел наобум. Дитятко топает ножкой и требует «учителя танцев», а заботливый папочка готов выполнить любую прихоть.

– Мне сказали, что из преподавателей фортепиано сейчас свободны только вы, потому что будете вести собрание.

– Понятно. – Что ж, на ловца и зверь бежит. Если Дина так ему нужна, то он, наверное, не откажется. – Я соглашусь заниматься с вашей…

– Соней.

Ну да, сейчас вокруг одни Лизы и Сони, будто Наташи, Юли, Лены разом вычеркнуты из списка имен.

– …с вашей Соней, если вы согласитесь принять участие в субботнике.

– А нельзя ли как-то финансово…

– Нельзя! – вышло грубовато, но эффективно. Он, капитулируя, поднял руки вверх. – Оставьте ваш телефон у секретаря. Я позвоню.

– А можно я подожду до конца собрания?

Она пожала плечами. Делать человеку нечего – штаны просиживать. Дома его, что ли, не ждут?

– Пожалуйста. В зал тогда пройдите. У нас сначала концерт. Вы музыку любите?

– Очень!

Сердце Дины сбилось с ритма, затрепыхалось. Мало ли людей на свете любит музыку. Почему же мнение этого незнакомца оказалось для нее таким важным? Устала, наверное. Она выскользнула из кабинета, мужчина вышел следом. Повернула ключ в замке затаив дыхание. Только бы не встретиться взглядом, только бы не коснуться плечом. И что за наваждение? У него же дочь, семья. И что за напасть такая?! Ну, любит человек музыку, он же от этого не становится гениальным музыкантом. А если он гений в какой-то другой области? Ну что за мысли, право. Ерунда какая-то. У нее собрание впереди, а в голове чепуха.

Дина вошла в зал и обратилась к аудитории:

– Уважаемые родители… – Сколько народа! Всегда казалось, что это чудовищно мало, если учитывать количество учеников школы. Ну, конечно, на собрания приходило всегда не больше трети мамочек. Родители первоклассников всем составом, второклассников тоже много, а дальше – по три-четыре самых сознательных. Но сегодня полупустой зал кажется полным. Потому что она не может найти этого мужчину, не видит его среди стольких внимательных лиц, очков, шуршащих платьев и щелкающих замками сумок. Дина щурилась. Зрение начинало подводить, но времени сходить к врачу не было. Да и не хотелось идти. Очки ей, конечно, выпишут, только что она сможет купить? Страшную оправу с толстыми стеклами, за которыми ее и без того небольшие глаза превратятся в узенькие щелочки? К тому же минус совсем маленький, в обычной жизни практически не мешает. Машину она не водит, телевизор почти не смотрит, даже троллейбус, на котором ездит на работу, всего один – не надо заранее разглядывать номер. А к нотам Дина всегда близко сидит – видит хорошо. Вот когда начнет на диезы с бемолями щуриться, тогда и пойдет к окулисту. А пока… пока разглядеть бы мужчину. Вон тот в предпоследнем ряду? Вроде очки тоже и костюм. Нет, рубашка бордовая, а у того голубая была. Боже, какой смех! О чем она только думает?! – Мы очень рады, что вы нашли время откликнуться на наше приглашение… – А, вот же, справа, в третьем ряду, совсем близко. Ага, так близко, что очевидно: это не он. И очков нет, и даже губы пухлые она видит. Куда же подевался? Может, передумал? Что ему здесь время терять? Понятно ведь, человек без дела не сидит. Не специально же он так вырядился, чтобы в школу сходить. – Позвольте начать собрание с концерта наших лучших учеников. – Ну наконец-то! Вот же он, посередине, в пятом. Она все по залу глазами шарит, щурится, а он прямо под носом, смотрит на нее без стеснения, даже разглядывает. Естественно, надо оценить, кого к ребенку приглашаешь. Хотя что тут оценить-то можно? Разве только брошь или шарфик. Дина почувствовала, как щеки снова заливаются краской. Она отошла от микрофона и села. Села не как обычно спиной к залу, а сбоку, чтобы видеть его лицо. Сейчас бы очки не помешали, но кто знал, что так выйдет. Обычно Дина на концертах закрывала глаза. Даже об ударнике и первой скрипке мечтала вслепую. Зачем видеть недостатки, когда можно грезить о сплошных достоинствах? А сейчас, против обыкновения, ей хотелось видеть все. Впервые в жизни она не слышала музыки, впервые в жизни смотрела не на сцену, а в зрительный зал.

Зачем он соврал? Ведь с первого взгляда понятно, что его совершенно не волнует этюд Черни, который так удачно исполняет Ульяна Бойченко. И ребенок на сцене этого человека не умиляет. На лице скука и нетерпение. С трудом дожидается окончания номера, клеит фальшивую улыбку, медленно сводит ладони в неискренних аплодисментах. Может быть, ему душно – зал слишком маленький, воздух всегда спертый. Или стул неудобный. Да-да, сиденья твердые, спинки жесткие. Дина знает, что в такой ситуации тяжело сосредоточиться на прекрасном. Бывало, что она уходила с концерта расстроенная только потому, что откидной стул, на который с трудом удалось достать билет, оказывался чересчур неудобным. Музыка требует отрешения и единения с нею. А какое может быть отрешение, если там давит, а здесь трет. Или, может, у него другие проблемы? Приспичило человеку, а интеллигентность не позволяет встать и выйти из зала – неуважение все-таки к артисту. Тем более дети выступают, они особо чувствительны, ранимы и восприимчивы.