– О Кате с восьмого этажа? Да, она чудесная. Такая красавица. Кажется, в Мориса Тереза учится на переводчика. Языки знает, образованная. Молоденькая, хорошенькая. Понимаю вашу бабушку.

Кисть на мгновение замерла.

– Какая Катя?! При чем здесь Катя? – Антон даже забыл о шепоте, которым продолжал говорить на протяжении всего времени.

– Ой, вы, наверное, Лилю имели в виду. Да-да, на четвертом этаже, конечно. Она тоже очень милая, только, по-моему, собирается замуж. Нет, Лиля мне, конечно, не докладывала, но я уже несколько лет вижу ее с одним и тем же молодым человеком. Следовательно, все серьезно.

– Я безумно счастлив за Лилю, – кисточка теперь трудилась над ее веками, – но бабушка говорила о вас.

– Обо мне?! – Конечно, Дина дернулась. Карандаш, который он только что взял в руки, больно царапнул ее лицо. – Ой!

– Извините, я не хотел. Только сидите спокойно. Да, о вас. А разве вы не чудесная девочка? – И ни грамма насмешки в голосе. Надо же так уметь владеть собой.

– Насчет чудесной я совсем не уверена, да и девочка из меня уже не получится.

– Не получится из вас мальчик, а за девочку вы сейчас запросто сойдете. – И он улыбнулся задорно. – Ну, что? Готовы?

Покрывало упало на пол, а вслед за ним упало и замерло Динино сердце. Кто эта симпатичная девушка, что глядит на нее, смущенно улыбаясь? Волосы… Как их много! Неужели у нее столько волос?! И так красиво лежат по плечам: прядь к пряди, волосок в волоску. Вроде бы и небрежно, но видно, что так и задумано. А цвет! Сочный, вкусный, каштановый, и чуть золотится на свету.

Брови. Когда у Дины появились брови? Она давно их не встречала на своем лице. Но вот же они – дразнят коричневой линией, благородно изогнутой от переносицы к виску. А щеки! Да это не щеки, а настоящие ланиты, покрытые свежим румянцем. Такой бывает только у вернувшихся с мороза, набегавшихся детей или у зардевшейся от смущения молоденькой девицы. А теперь и у Дины они имеются. Отдельный разговор – губы. На Дининой памяти они были гораздо тоньше. А сейчас симпатично и даже, стыдно сказать, призывно припухли. И эта припухлость влажно блестит каким-то нежно-персиковым оттенком. Но главное глаза. Что за чудо! Они действительно выразительны. И выражают столько всего: и растерянность, и удивление, и недоверие, и робость, и решимость, и восхищение. Восхищение рукой мастера и результатом его работы.

– Это не я, – только и может вымолвить Дина.

– Пока нет, – неожиданно соглашается Антон.

Дина смотрит на него сквозь зеркало своим выразительным взглядом, в котором застыл вопрос. Он объясняет:

– Сейчас мы доедем до магазина и подберем этой девушке приличную одежду.

Обидеться или не стоит? Он что, решил, Дина в этом трикотажном платьице выйдет из дома? Ну не до такой степени она распущена. И не до такой степени не закомплексована, чтобы выставлять на всеобщее обозрение несовершенства своей фигуры. Нет, обижаться она не будет, но поспорить же можно.

– У меня полно нормальной одежды. – Дина решительно открывает шкаф. – Юбка вот замечательная: длинная, широкая, в складочку. Блузки приличные. Непрозрачные, необтягивающие, эта вот даже нарядненькая, с кружевами. И брюк несколько пар. – Она веером бросает их на кровать.

– Я что-то не понимаю, – шепчет Антон, – это ваши вещи или вашей спящей бабушки?

Вот нахал! А может, с ней только так и надо? Шоковая терапия без всякой жалости?

– Дина, это комплекты для пожилой учительницы Советского Союза.

– А юбка вот…

– А юбка – вообще преступление против вашей фигуры. Дурацкая длина, скрывающая лодыжки. Вы знаете, что у вас изумительные лодыжки? Их надо показывать, демонстрировать, а вы что делаете? Юбка в пол и брюки. Куда это годится?

Изумительные лодыжки! Господи, что он такое говорит?! Обычные лодыжки. Как у всех. Тоже мне достоинство. А если бы у нее были замечательные бедра, он бы тоже призвал их выставлять напоказ?

– Вот ваши бедра, например, – Дина зажмурилась: сейчас Антон скажет какую-нибудь пошлость, и она будет вынуждена что-то отвечать и как-то реагировать (а пошлость и бестактность всегда выбивали ее из колеи), – очень пропорциональны и соответствуют вашему сложению, а этими широкими брюками, да еще и, как на подбор, на размер больше, вы превращаете их в гигантские.

– Разве? – Дина посмотрела на брюки. Они никогда не казались ей большими. Широковаты, да, но зато очень удобно, не стесняют движений. Потом взглянула на бедра. А и действительно не так уж они плохи. Конечно, полнота бросается в глаза, но она совсем не безобразна, а даже в чем-то аппетитна (и откуда в моей голове такие мысли?). Нет, ну в самом деле. Все ведь имеется: и грудь, и талия, и бедра вот на своем месте. Дина слегка покачалась перед зеркалом, улыбнувшись собственному отражению. Подумать только! Я даже хорошенькая!

– Потом будете собой любоваться. Наденьте что-нибудь приличное – и в магазин.

Значит, платье все-таки неприличное. Интересно, что он подумал бы о костюме? Боже! А о халате-зайчике?! Какой ужас! Ну и впечатление она произвела! Хотя какая разница, что там Антон о ней подумал. Он – просто парикмахер. Детей с ним Дине не крестить. Ей вообще с ним ничего не надо делать. И что за грусть в мыслях? Откуда сожаление? Дина, да что с тобой происходит, в конце концов?! Давай, отыщи в недрах шкафа джинсы, которые не носила сто лет, накинь какой-нибудь свитер, чуть менее растянутый, чем остальные, и дуй в магазин. Иначе опоздаешь на субботник и упустишь этого потрясающего мужчину в очках, который предпочитает джаз классической музыке.