— Вы считаете меня круглым идиотом? Только они держат улики при себе. Я мог взять пудреницу позже. Когда расправился бы с охранниками.

— С другой стороны, — тихо сказал Герман, — вы, Джексон, могли положить пудреницу в карман, а потом заявить, что не брали.

Герман правильно думал, что я собираюсь улизнуть с пудреницей. Он мог твердить это хоть до посинения, но доказательств у него не было.

— Что ж, вы можете обыскать меня и убедиться, что я говорю правду.

Герман подал знак Паркеру:

— Пошарь у него в карманах!

Обыскивая, Паркер готов был расчленить меня на куски. Я чувствовал горячее дыхание на своем затылке, в то время как его пальцы ощупывали подкладку пиджака. Это было неприятно, и мне все время казалось, что он меня вот-вот укусит.

— Ничего нет, — сказал он со злостью. — Этого следовало ожидать от такого мерзавца.

— Ладно, — сказал я, отстраняясь. — Вы оба разочарованы. Могу вас понять. Я выполнил то, о чем мы договаривались, и не заставляйте меня ждать вознаграждения. Я не намерен нести издержки за ваше недоверие ко мне. Вы перехитрили самих себя.

Паркер обернулся к Герману. Его аж затрясло от злости.

— Я просил вас не связываться с этим типом. Я вас предупреждал? А сколько раз твердил, что человек с его прошлым не может быть надежным. Вы, Герман, знали, каким негодяем он был и каким остался. Даже сейчас мы не знаем, говорит ли он правду.

— Не нервничайте, Доминик, — сказал Герман и обратился ко мне. — Паркер прав, мистер Джексон, мы не знаем, лжете вы или нет.

Он вытащил из кармана пистолет:

— Не думайте, что я боюсь крови, приятель. Никто не знает, что вы здесь. Мы зароем вас в саду, и пройдут годы, прежде чем вас отыщут. А может, и не найдут вовсе, так что не шутите.

— Я рассказал вам все. Если вы меня не поняли, это ваше дело. И не тычьте в нос пистолетом, к добру это не приведет.

— Садитесь, мистер Джексон, — сказал он тихо. — Мы спокойно все обсудим.

Он, казалось, только что обнаружил присутствие Веды.

— Оставьте нас, дорогая, нам нужно поговорить с мистером Джексоном наедине.

Она быстро вышла. Комната без нее стала опустевшей. До меня еще доносились звуки удаляющихся шагов, когда возле моего уха раздался свист рассекающегося воздуха. Я пригнулся, но было уже поздно.

Перед тем как Паркер вырубил меня, я заметил положение стрелок моих часов: они показывали одиннадцать вечера. Очнулся я только в половине двенадцатого.

Паркер брызгал водой в лицо. Я помотал головой, как после тяжелого похмелья. Она болела, и чувствовал я себя хреново. Меня не удивило, что я оказался привязанным к стулу. Герман суетился возле, разглядывая меня со всех сторон.

— Теперь, мистер Джексон, поговорим о пудренице. На этот раз скажете правду или опять соврете?

— Ничего нового я сказать не могу.

— Ахиллесова пята вашей истории очевидна — вы достаточно опытны, для того чтобы оставить пудреницу в сейфе. Вы спрятали ее где-то в комнате, чтобы при первой же возможности быстро забрать оттуда, когда разделаетесь с охранниками. Нет, пудреницу вы никогда не оставили бы в сейфе, мистер Джексон.

Он был прав, черт побери, но доказать не мог. Я с презрением смотрел на него.

— Я оставил пудреницу в сейфе, а бомба все уничтожила.

— Посмотрим, удастся ли нам изменить вашу точку зрения? — сказал Герман.

Я был круглым идиотом, вернувшись сюда, и самое обидное — знал, почему так поступил. Теперь понимаете, что я имел в виду, когда говорил, что, если мне в голову втемяшится какая-нибудь женщина, жди неприятностей. Конечно, я должен был предвидеть, что ничего хорошего мое возвращение не принесет, но, вспомнив о Веде в белом платье, я не мог поступить иначе.

— Скажите по-хорошему, где пудреница, иначе мне придется поговорить с вами по-другому.

— Я внимательно посмотрел, содержимое сейфа превратилось в пыль.

Я попытался освободить руки, но веревка была крепкой.

Подняв мой подбородок двумя пальцами, Герман сказал мне на ухо шепотом:

— Вам лучше сознаться, где вещица.

Я пялился на стоящего возле камина Паркера, и злорадная улыбка была достойным ответом.

— Мне нечего добавить, старина, — сказал я, готовясь быть задушенным.

Моя память напомнила, что когда я во время первого знакомства увидел руки Германа, то подумал, что кровь брызнет у меня из ушей, если эта скотина захочет меня задушить.