Я вдруг очень отчетливо представил мать, сидящую на кухне за маленьким нашим кухонным столом в глухой тишине опустевшего дома. Представил ее опущенную голову, ее худенькие, приподнятые плечи, ее волосы, тронутые сединой, ее руки с потрескавшимися от бесконечных стирок и возни в огороде пальцами, чашку с остывающим чаем на линялой голубой клеенке, сахарницу с отбитой ручкой…

Все это так близко, каких-нибудь полчаса быстрого хода по улицам, и так недоступно теперь…

Где-то в глубине неба родился прерывистый гул. Сначала это было похоже на обман слуха, трудно было понять, есть он или нет, – может, это просто шумела кровь в ушах. Но потом он усилился и начал нарастать, и уже стало ясно, что он существует. Он наплывал медленно и неторопливо. Все задрали головы, чтобы увидеть самолет, но его еще не было видно, глаза беспомощно ощупывали небо, гудящее во всех точках сразу. Наконец кто-то сказал:

– Вот он!- и вытянул руку, показывая направление.

И тогда его увидели почти все разом. Крохотный серебряный крестик плыл в темной голубизне, прерывисто рокоча, как будто с усилием ввинчиваясь в густой воздух.

– "Рама", – сказал Лева Перелыгин.

Он не ошибся. Это действительно была "рама", немецкий двухфюзеляжный разведчик "фокке-вульф", похожий на два самолета, накрытые одним крылом. Двигатели наших машин никогда не работали с таким странным, задыхающимся гулом. Они ревели мерно и мощно, а у стремительных "ишачков" – И-16 – звенели, как туго натянутая басовая струна.

"Рамы" начали появляться над нашим городом с тех пор, как фашисты заняли Армавир и Ставрополь. Они прилетали со стороны Минвод, на большой высоте делали.широкий круг, будто осматривали окрестные горы, и снова уходили на север. Иногда по ним открывали огонь зенитки, установленные у кондитерской фабрики и у вокзала, но то ли эти проклятые "фокке-вульфы" были защищены хорошей броней, то ли снаряды их не доставали – они всегда оставались невредимыми.

Однажды на перехват "рамы" поднялись истребители, но бой разгорелся за городом, и чем он окончился, мы не видели. Ходили слухи, что "раму" все-таки сбили и она упала где-то в районе Докшукина.

Сначала "рам" боялись, считали, что такой мощный по виду самолет должен быть очень опасным. Но "рамы" ни разу не сбросили на город ни одной бомбы, и к ним постепенно привыкли.

Так и сейчас; мы совершенно равнодушно смотрели на эту "раму".

Когда она опустилась пониже, где-то в районе вокзала и элеватора, захлопали, зачастили зенитки и в небе расцвели белые парашютики взрывов.

Из штабного домика выскочил Цыбенко. Он взглянул в сторону плывущей к горам "рамы" и подбежал к строю.

– Распоряжение идти на Старый Лескен! Швыдче, хлопчики, швыдче! Слухай мою команду…

Но команду старшего сержанта нам так и не довелось услышать. Из-за гор, со стороны заходящего солнца выпрыгнули, именно выпрыгнули, а не вылетели, черные ревущие тени и ринулись на город. Это произошло с такой быстротой, что я не успел ни о чем подумать. Я даже не успел заметить, сколько их было. Превратившись в грохочущие черные кресты, они промчались на небольшой высоте, над самыми вершинами тополей, и на крыльях у них что-то ярко и трепетно вспыхивало.

– Ложись! – неестественно тонким голосом закричал Цыбенко и плашмя бросился на землю,

Я метнулся в сторону, споткнулся обо что-то и упал, крепко стукнувшись лицом о вывернувшийся вперед приклад карабина. Рядом со мной, больно придавив мою руку к земле, упал Витя Денисов.

"Налет! Вот что!… – вспыхнуло в голове. – Сейчас начнется!…"

Но вой, треск и грохот уже пронеслись над нами и замерли где-то вдали,

И тогда снова стали слышны истерические хлопки зениток, а потом со стороны вокзала докатился до городка тяжелый удар, и земля подо мной приподнялась и осела.

Я прижался лицом плотнее к траве и зажмурил глаза, но Цыбенко все тем же тонким срывающимся голосом крикнул:

– А ну вставайть!… Да ховайтесь скорее!… Бо воны сейчас вернутся!

Мы вскочили и бросились к кирпичной ограде.

На бегу я успел заметить, что у сержанта в руках откуда-то появился ручной пулемет и он пристраивает его на перила крыльца штабного домика. Лицо у сержанта было багровым, пилотка насажена на самые уши, как у Гены Яньковского, гимнастерка горбом вздулась на спине.

Не успели мы залечь у стены, как они появились снова,

Их было три, Они летели, все хищно упав на одно крыло, будто подрезая воздух, и струящимися кровавыми полосами обдавали землю впереди себя. Только сейчас я сообразил, что это трассирующие пули и что значат эти трепетные вспышки на крыльях,

Я увидел, как одна красная строчка задела черепичную крышу казармы и крыша треснула по всей длине, окуталась розоватым дымком и провалилась несколькими безобразными дырами, открыв черное нутро чердака. Я увидел бегущих от пушек на футбольном поле красноармейцев в зеленых фуражках, увидел, как двое из них странно споткнулись, упали ничком на траву и уже больше не поднялись,