Мне пришлось во второй раз прилагать усилия, чтобы поднять Шаповалова на ноги. Пока мы пыхтели и сопели, в прихожую вошли Иванов и Линчук. Еле сдерживая смех, рвущийся из самых глубин ментовского сознания, они помогли нам, горемыкам, пройти в комнату. Я молча расстегнула наручники.

— Костя, только без глупостей. Ты уже и без того два раза на полу валялся. Не хватало в третий раз распластаться.

— С такой женщиной — не грех, — начал было Шаповалов, но тут же осекся, увидев устрашающий взгляд Иванова.

Костя почему-то сразу признал в Викторе главного начальника. Это — перст судьбы, каждому человеку предназначена своя роль. Иванов — прирожденный начальник, кто его видит в первый раз в жизни, сразу обращается к нему на «вы», начинает клянчить о послаблении уготованной кары и так далее. Иванов никогда не сядет на обувную тумбу вместе с подозреваемым.

И уж совершенно точно не грохнется с нее на пол в обнимку с тем самым подозреваемым.

У меня другая судьба — мне с первого взгляда открывают душу и доверяют тайны. Даже в том случае, если этих тайн в природе не существует.

Мне плачутся в жилетку, в китель, в смокинг, в декольтированное платье. Я умудряюсь жалеть даже «новых русских», считая, что они несут тяжкое бремя капиталов. Зато я вечно попадаю в нелепые ситуации. К примеру, могу перебрать порцию коньяка в компании со свидетелем в самый неожиданный момент или грохнуться с обувной тумбы вместе с подозреваемым.

Линчук — совершенно другая статья. Он всегда улыбается. Всегда готов прийти на выручку. С ним легко ходить в разведку, на задержание, но Михаил — исполнитель. Он не будет ждать, пока ему начнут плакаться в жилетку или клянчить о послаблении уготованной кары. Он выжмет подозреваемого, как тряпку, и получит требуемый материал. Пожалуй, метод Линчука — самый действенный.

Но каждый из нас уверен, что работает в полном соответствии с инструкциями.

Я — по совести. Иванов — как долг велит. Линчук — как родина прикажет.

Иногда я спорю с ними, доказывая, что Линчук применим в любой системе, включая бериевскую. Иванов может ошибаться. И лишь тот сотрудник прав, кто не допускает угрызений совести.

За мою точку зрения меня разбивают на части, считая, что я проливаю крокодиловы слезы. Подо-зреваемого-то я не отпускаю на свободу, а отправляю его в следственный изолятор, как и положено в нашей работе. После бесполезных споров о чувстве долга и совести я долго не разговариваю с коллегами, искренне полагая, что они не понимают тонкую женскую душу. У мужчин вообще души нет, у них слишком толстая кожа. А я еще долго грызу свои внутренности сомнениями.

В конце концов побеждает дружба. Я жестко сдавливаю эмоции в тонкую ниточку сжатых губ. Вспоминаю, что служу государству. А совесть, совесть — категория этическая. И без нее можно обойтись. Все вышеперечисленное называется просто: контроль за эмоциями. Изо дня в день мне постоянно твердят: ты — не женщина, ты — сотрудник правоохранительных органов!

А в органах нельзя проявлять эмоции. Нельзя проявлять чувства. Надо сдерживать порывы. Служить, не нарушая закон. Не заклиниваться на угрызениях совести.

— Константин, когда ты познакомился с Гришей? — я забыла о внутрислужебных распрях и подсела ближе к Шаповалову.

Все равно груз основной работы лежит на мне: по совести — не по совести, но из всех троих я одна изучала дело, знаю его в подробностях, мне и предстоит допрашивать Шаповалова.

За что я люблю своих коллег — Иванов моментально перестроился, он отсел в сторону и приготовился записывать. Он не потерял начальнического вида. Он не лезет на рожон, не напирает, дескать, ты — женщина, посиди спокойно, а я тут порулю.

Линчуку вообще наплевать на распри. Ему прикажешь: срочно допроси, он мгновенно утащит Шаповалова в ванную комнату, и через пять минут допрос будет не только начат, но и окончен.

— Мы познакомились в армии. Вместе служили. Как-то я его встретил, разговорились, я на мели сидел тогда. Вот он и пригласил меня пожить у него некоторое время. Потом я нашел работу, мотаюсь дальнобойщиком. И все никак не мог найти новое жилье. Я знаю, что он уплатил за год вперед, поэтому решил не дергаться. Здесь никто не беспокоит.

Объяснение достаточно правдивое. Я посмотрела на коллег по партии, они не скучали. Линчук мял папиросу, он до сих пор курит «Беломорканал». Иванов — принципиально некурящий, внимательно рассматривал бланки протоколов, подыскивая более подходящий к этому случаю.

— У него какая-нибудь женщина была? Любовница, сожительница, невеста?

— Нет, никого не видел. Гриша — скрытный парень. Был — скрытный, — добавил Шаповалов.

— Костя, я тебя озадачила. Истинная причина смерти Сухинина установлена. Сам понимаешь, нам нужны доказательства. Расскажи все, что знаешь о своем друге.