— Вы, должно быть, ошибаетесь, дружище, — сказал начальник полиции — Прежде всего, мистеру Тримму было только пятьдесят два года, а затем он уже умер и похоронен. Придумайте что-нибудь получше, дедушка.

— Я — Хоббарт Тримм, банкир, — проговорил призрак упрямо.

— Войдите и докажите это, — сказал начальник, с удовольствием затягивавший дело. В Уэстфильде не так легко было встретить развлечение.

Когда посетитель вошел, он еще раз спросил его:

— Есть у вас какие-нибудь доказательства.

— Есть, — ответил тот хриплым шопотом.

И он с трудом поднял и протянул вперед свои руки. Это были ужасно распухшие руки, красные, с пятнами запекшейся крови и грязи, с поломанными ногтями, изуродованными пальцами. В том месте, где были надеты наручники, руки были совсем синие, а стальные браслеты, все испачканные и испарапанные, все так же крепко сидели там, где они были надеты.

— Юпитер! — воскликнул начальник, пораженный ужасным зрелищем. — Пройдите скорее сюда, я сниму наручники. Они должны причинять вам ужасную боль.

— Ничего, — сказал мистер Тримм смиренно. — Я уже привык к ним, я ношу их очень давно. Я попросил бы вас сначала дать мне что-нибудь поесть…

Дело было десять лет тому назад, у Южной Америки. «Аделаида», небольшой грузовой пароход, вышел из Ульфорда в Вальпарайзо, нагруженный швейными машинами и чугуном в слитках. Пассажиров было всего несколько человек, в том числе я, мой приятель Вилльям Андерсон и его семнадцатилетний сын Самми; а ехали мы в Вальпарайзо.

Не помню, право, сколько времени прошло после выхода из порта, только раз ночью я просыпаюсь от страшного толчка и суматохи. Выхожу на палубу, и оказывается, что «Аделаида» натолкнулась на какое-то суденышко и распорола себе нос. Как это их угораздило дать такого маху, я понять не могу: ведь, кажется, направо и налево целое море дороги!

Ну, как бы там ни было, чужое суденышко тут же, в темноте, куда-то исчезло, а мы остановились: в образовавшуюся на носу пробоину вода полилась, как водопад, и стала заполнять каждое пустое местечко в носовой части судна; постепенно палуба наклонилась, корма поднялась, и винт очутился на воздухе, — понятно, что машина сделалась бессильной.

Капитан велел зачем-то рубить мачту и пустил в ход помпы, но набравшаяся вода держала пароход носом вниз, и поставить его в нормальное положение не было никакой возможности. Довольно большие волны перекатывались через палубу, и, по приказанию капитана, в ней сейчас же заделали наглухо все отверстия и люки, так что единственной дорогой в кормовую часть, где находились каюты и хозяйственные помещения, остался самый отдаленный от носа трап.

Привязав себя друг к другу веревками, матросы живо заколотили машинное отделение и закупорили отверстие дымовой трубы парусами, так как она была сломана упавшей мачтой, и в эту дыру тоже заливали волны.

После полудня ветер стих, и море улеглось. «Аделаида», уткнувшись носом, набрала воды, сколько могла, больше не опускалась и, чуть-чуть покачиваясь, пришла в устойчивое равновесие. На корме был поднят сигнал о помощи; капитан надеялся, что мы продержимся так до тех пор, пока какое-нибудь судно не заметит нашего положения. А положение, я вам скажу, было такое, что без всякого сигнала заметишь: словно лошадь, лягнувшая задними ногами и оставшаяся в этой позе.

На ночь мы все постарались устроиться поудобнее, хотя это было немножко трудно. Вдруг, перед рассветом, послышался какой-то гул, шум, катанье, — и корма поднялась еще выше. Капитан об'яснил, что это чугунные слитки, занимавшие нижнюю часть трюма, сдвинулись по наклонному дну и переместили центр тяжести судна. Когда ветер поднялся снова и «Аделаида» закачалась сильнее, чугун начал так перекатываться и грохотать, что делалось жутко.

Я видел, что капитан что-то обдумывал, потом он созвал всех наверх.

— При таком волнении, как теперь, чугун может каждую минуту разломать переборки трюма, — об'явил он нам: — тогда вода поднимется еще выше, и мы пойдем ко дну. Остается одно: оставить судно… Снаряжай и спускай спасательные шлюпки!

Пассажиры засуетились, команда принялась за дело. Уложив в шлюпки запас провизии и воды, пассажиры, команда, капитан начали усаживаться.

Но Вилльям Андерсон, Самми и я не могли понять, какой смысл итти ночью в открытое море, неизвестно куда, когда на судне есть сухое помещение и сколько угодно пищи. Кроме того, нам казалось, что всякому проходящему пароходу легче заметить на волнах необыкновенную фигуру «Аделаиды», чем небольшие шлюпки.

Относительно же груза ничего нельзя было сказать наверное: слитки чугуна, действительно, могли сделать трещины в переборке, но могли и улечься спокойно: мне казалось, что за последнее время грохот уже уменьшился. Словом, нам не хотелось уходить с судна.

Капитан думал, что мы наверное утонем, и уговаривал последовать общему примеру. Но мы послушались только одного его совета: приготовить на всякий случай последнюю оставшуюся шлюпку.

Попрощавшись с товарищами, мы посмотрели, как мягко соскользнули их шлюпки с палубы прямо вниз, на волны, и остались одни.