Однако то, что произошло, укрепило меня в убеждении, что журавль занимает особое место среди птиц. Вместо того, чтобы закричать и улететь сломя голову, как сделали бы любой вальдшнеп или дикая утка, журавлиха помедлила минуту-другую, словно обсуждала создавшееся положение, и затем спокойно, осторожно направилась через болото прямо ко мне. Что я пережил — без камеры — при медленном приближении птицы, легче себе представить, чем описать. Увы, какие дивные снимки мог бы я получить, когда журавлиха приближалась ко мне в ярких лучах солнца, во всем блеске своего свинцово-серого оперения!..

Я ожидал каждую секунду, что птица увидит меня через дыру, в которую был вставлен объектив. Журавлиха приблизилась ко мне на расстояние трех метров. Я прижался как можно плотнее к стене, стоя в воде выше чем по колено. В конце концов я уже не видел ничего, кроме длинных ног птицы. Затем исчезли и они. Я боялся пошевельнуть пальцем, чтобы себя не выдать. Прошла целая вечность… Когда я потом взглянул на часы, оказалось, что прошло три четверти часа, прежде чем я снова увидел птицу. Повидимому, она за это время прогулялась по крыше моей засады, несколько раз обошла холмик кругом, то и дело останавливаясь, чтобы хорошенько расследовать в чем дело. Когда я снова увидел птицу в маленьком поле зрения, которое мне открывалось через дыру в стене, она кончила обследование и длинными шагами удалялась от холмика. Подойдя к гнезду, она несколько раз перевернула клювом яйца и спокойно на них уселась.

Только тогда решился я признать положение спасенным и стал заделывать мхом опасное отверстие в стене, осторожно выбирая те мгновения, когда зоркий карий глаз птицы был обращен на что-нибудь другое. Только когда дыра была заткнута, я смог засучить рукава, чтобы выудить камеру. Я ее достал, но в каком она была виде — это я мог лишь подозревать в темноте моего убежища. Несмотря на все мои предосторожности, журавлиха, вероятно, заметила какое-нибудь движение. Она опять поднялась, вытянула шею (поистине, она была ростом почти с человека!) и тем же уверенным шагом стала приближаться ко мне, не спуская глаз с подозрительной кочки.

Это повторялось несколько раз в течение дня. Полчаса, час или больше журавлиха спокойно сидела на яйцах и подолгу не смотрела в мою сторону. Но внезапно подозрения снова пробуждались в птице, даже без всякого повода с моей стороны. Тогда с глазами, «строгими, как у прусского полицейского», журавлиха направлялась к кочке, останавливалась, оглядывалась по сторонам, потом изчезала из поля моего зрения. Немного погодя она снова появлялась и шла обратно к гнезду.

Прошло довольно много времени. Вдруг мне показалось, что от долгого глядения через щель у меня задвоилось в глазах. Нет, это было действительно два журавля: самец следовал за самкою. Повидимому, все это время он находился тут же, но стоял позади моего холмика, где я не мог его видеть. Прогулки журавлихи к холмику и обратно, очевидно, совершались по молчаливому соглашению с самцом. И вот они вдвоем жеманно и важно разгуливали передо мной в ярком солнечном свете — а у меня не было камеры. Проклятье!..

Прогулявшись некоторое время, самец остановился, наполовину скрытый деревьями, а самка снова направилась к гнезду. Я получил, наконец, возможность привести себя в некоторый порядок, после чего принялся внимательно рассматривать этих удивительных птиц. Самец все время вел себя одинаково. Он не совался вперед, и я ни разу не видел, чтобы он садился на яйца или ими занимался.

Я все время говорю «самка» и «самец», однако, не могу привести в подтверждение этого никакого доказательства, хотя вполне уверен, что заботилась о гнезде именно самка. Птицы походили друг на друга, как две капли воды, только самец казался чуточку меньше самки. Признак, по которому я научился их различать в эти немногие дни, заключался в том, что самец держал шею более прямо и граница между черным и белым оперением на шее была у него несколько других очертаний. Однако краснобурое поле на их спине было совершенно одинаковое. Об этой особенности журавлиного оперения следует сказать несколько слов.

Почти каждый вид животных обладает той или иной особенностью, над которой ученые ломают себе голову. У журавля особенность эта заключается в бурой окраске спины. Давным-давно замечено, что летом у взрослых журавлей вся спина покрыта ржаво-бурыми перьями. Каким образом появляется эта окраска перьев? Один австрийский ученый уверял, что самка журавля вымазывает себе спину болотной грязью, чтобы не так бросаться в глаза врагам, когда она сидит на яйцах.

В те несколько дней, которые я провел у гнезда, я видел, как журавлиха натирала себе спину илом. Создаваемая ею таким образом красно-бурая окраска перьев походит на тот защитный цвет, в который окрашены птенцы в течение всего периода их роста. Возможно, что подобная окраска сидящей на яйцах журавлихи служит защитой гнезда от разных врагов.

Наблюдая за моими журавлями, я несколько раз убеждался, что они действительно боятся своих врагов. У самца, который по нескольку часов под ряд простаивал дозором поблизости от гнезда, был особый язык из глухих воркующих звуков различных тонов, при помощи которых он, повидимому, сообщал самке то, что считал нужным.

Но самка отвечала ему лишь изредка — до тех пор, пока оба птенца не вывелись. Тогда обе птицы «заговорили» весьма горячо.

Когда прилетал сарыч, — что случалось по нескольку раз в день, — оба журавля внимательно следили за ним глазами, а самец издавал предупреждающий самку звук.