Приближался конец октября, и по всему городу уже были выставлены искусно сделанные приношения ко Дню мертвых, одному из важнейших в году мексиканских праздников. На улицах пахло бархатцами и банановыми листьями.

Булочные начали выпекать «Пан-де-муэрто» («Хлеб мертвых») – круглые сдобные буханки, обсыпанные сахаром и украшенные сверху полосками теста в форме костей.

В этот день духи умерших имеют возможность вернуться в этот мир и насладиться земными удовольствиями, такими как еда, музыка и танцы. У мексиканских индейцев есть традиция украшать могилы усопших родственников свечами и цветами и выкладывать на них еду, которую умерший любил при жизни. Этот праздник устраивается главным образом для мертвых. Первый день ноября посвящен исключительно умершим детям, а взрослые возвращаются в этот мир днем позже, второго числа.

Год назад я была настолько поглощена своими любовными проблемами, что День мертвых практически прошел мимо меня. Я смутно припоминала дары, выставленные на улицах Ла-Рома. Октавио и Рикардо предлагали показать мне алтари, сооруженные в университете, но в конце концов я отказалась. Каждый раз, когда я вспоминала тот период своей жизни, я испытывала чувство огромного облегчения от того, что он закончился, и еще больше ценила свою нынешнюю безмятежную жизнь с Рикардо.

И все же невозможно было отрицать, что я немного жалела о том, что мои отношения с Октавио, моим первым мексиканским другом, пришлось оборвать так резко. С тех пор как мы с Рикардо стали жить вместе, я только однажды встретилась с Октавио. Мне нужно было вернуть ему книгу по истории Мексики, которую я читала в тот момент, когда съехала с квартиры, и забрать кое-какие вещи, забытые в спешке. Рикардо настоял на том, чтобы самому отвезти меня туда – вероятно, не только из соображений благотворительности, – и ждал внизу в машине, пока я взбегала по знакомой желтой лестнице и стучалась в дверь к Октавио.

— Привет! Проходи, тебе приготовить кофе или чего-нибудь еще? – спросил он.

Господи, я уже и забыла, какой он высокий.

— Извини, меня Рикардо ждет внизу. Мне нужно идти.

— А, ну хорошо.

Я протянула ему книгу, Октавио вручил мне полиэтиленовый пакет с кое-какой одеждой и учебниками испанской грамматики, которые я тогда забыла.

Потом мы обнялись. И в этом объятии было столько невысказанных чувств.

После этого, съехавшись с Рикардо, я несколько раз усилием воли удерживалась от того, чтобы не позвонить Октавио. Вместо этого я время от времени, тщательно подбирая слова, писала ему письма по электронной почте, на которые получала ответы в том же сдержанном тоне. Он никогда не упоминал о своей новой девушке, о которой я узнала от Офелии.

— Какая она? – поинтересовалась я у нее.

— Кажется, шведка… балерина или что-что в этом роде. Очень красивая… – сказала Офелия, и я немедленно пожалела о том, что спросила.

В субботу накануне Дня мертвых мы с Рикардо соорудили у себя в доме алтарь с дарами.

Вместе с Чавелой, матерью Рикардо, я отправилась в Ла-Мерсед – это гигантский рынок недалеко от Сент ро-Историко, – чтобы купить все необходимое. Мы вышли из метро на площади Сокало и пошли пешком на восток. Чавела много говорила. Она рассказывала о своем детстве, проведенном здесь, в Сентро, об истории своей семьи, о том, что Моралесы были одной из богатейших семей Мексики: они владели разветвленной сетью железных дорог и гасиендами по всей стране. Потом она рассказала об их трагическом крахе после революции 1910 года.

Я старалась слушать все, что она говорит, лавируя в многотысячной толпе, спешащей в том же направлении, что и мы. Я уже почти забыла, сколько народу обычно толпится на улицах в этом районе. Я припомнила время, когда исходила все эти улочки в поисках квартиры. Тогда это место меня просто ошеломляло, однако теперь, когда люди спрашивали, как мне живется в Мексике, я не знала, что сказать. Сейчас мне все казалось совершенно нормальным, как жизнь в любом другом месте, и я не могла придумать, что бы такого экзотичного им рассказать. Иногда, когда я рассказывала местным жителям о своей родине, я понимала, насколько странным им кажется то, что я приехала из Австралии, этой британской колонии каторжников на огромном острове где-то очень далеко, со странными прыгающими зверьками и не менее странным правительством, которое дает деньги людям, потерявшим работу, и населением, которое настолько невозмутимо, что никогда не утруждало себя войнами, революциями или даже борьбой за независимость от Британии. Мне было интересно, какое мнение составит о ней Рикардо.

В толпе стало еще теснее, и послышались крики: «!Chile ancho! !Chile pastilla! !Chile mulato!» Мы были на рынке. Рядами громоздились большие ведра, с горой наполненные пахучим сушеным чили. Дальше все благоухало сахаром и шоколадом – там были прилавки со сладостями ручной работы. В преддверии Дня мертвых они были полны черепов. Черепа по большей части были сделаны из белого или темного шоколада. Но попадались и сахарные черепа – ярко-розовые или белые. Одни были в натуральную величину, а другие – маленькие, как мячи для гольфа. Я выбрала два черепа в натуральную величину из темного шоколада.

Мы вышли на улицу, в море золотисто-оранжевых бархатцев, или семпазучитлес, как их тут называют. Бархатцы – одни из первых цветов, которые начали культивировать ацтеки, и, по легенде, они служат путеводной звездой для духов, возвращающихся на землю в День мертвых. Мы купили два гигантских букета и несколько связок банановых листьев, а еще свечи, ладан, papel picado (цветную бумагу, изготовляемую специально для Дня мертвых, с вырезанными на ней изображениями танцующих и веселящихся скелетов), несколько красных манго и папайю. Я поежилась, вспомнив, как всего несколько месяцев назад делала покупки в стерильных, залитых неоновым светом отделах сетевых супермаркетов «Коулз» и «Вулворт». Походы по настоящим рынкам – с их непередаваемым колоритом – мне очень нравились, и я знала, что буду скучать по жизни в Мексике. За неделю до этого мы с Рикардо рассказали его родным о своих планах переехать в Австралию в конце года. Мы немного боялись этого момента, понимая, насколько дружная у Рикардо семья. Мы объяснили, что это будет не навсегда, что мы уедем самое большее на два года и, если у Рикардо там ничего не получится, сразу вернемся обратно.

Однако эта идея нравилась Рикардо все больше и больше. Для него это был шанс усовершенствовать свой английский и увидеть другой мир – мир, из которого пришла я, – подобно тому, как я узнала его собственный мир.

Чавела тогда улыбнулась.

— Что ж, я могу только сказать: бегите отсюда, пока есть такая возможность. Спасибо американцам, наша страна в дерьме, – сказала она, со смешком ввернув крепкое словцо.

Когда я распрощалась с Чавелой и вернулась домой, мы с Рикардо устлали стол в гостиной банановыми листьями и усыпали лепестками бархатцев и повесили на стены над ним papel picado. Потом разложили на столе шоколадные черепа и фрукты, зажгли свечи и раскурили ладан. Говорят, что еда, оставленная на алтаре, на другой день – после пришествия духов – меняет свой вкус.