Лично я нашел сказать ей в утешение лишь одно: только очень самонадеянный человек станет утверждать, будто знает, что ждет нас после смерти. Впрочем, у каждого врача бывали в жизни удивительные встречи с людьми, пережившими клиническую смерть — их электроэнцефалограмма оставалась абсолютно ровной в течение нескольких минут — и вернувшимися к жизни… И хотя я не интересовался этим вопросом специально, несколько пациентов рассказывали мне о подобном опыте.

Каждый из них осознавал, что умер, оказался по ту сторону бытия. Они видели сияние, которое принимало их и излучало огромную любовь и доброту. Нередко они встречали давно умерших людей; те обращались с ними очень нежно и говорили, что их время еще не пришло и пока надо вернуться. Многие возвращались с сожалением и отчетливо помнили боль в момент воссоединения со своим измученным телом. Этот опыт полностью изменил переживших его: они стали лучше выражать свои эмоции словами, стали более открытыми, научились радоваться просто тому, что вокруг них — жизнь. И главное, уже не боялись того, что может ждать их после смерти.

Детали этих признаний, о которых я не просил, можно найти во всех культурах, на протяжении всей истории человечества. Яркое сияние, чувство неописуемого восторга и легкости, ощущение тела, плывущего по туннелю, — все эти признаки встречаются в подобных рассказах так часто, что можно заподозрить в видениях галлюцинации, спровоцированные нехваткой кислорода. Но как тогда объяснить то, что пациенты, по их словам, парившие над головами реанимировавших их тело медиков, способны подробно описать происходившее в палате и даже повторить сказанные там слова? Можно ли сравнивать обычные галлюцинации, вызванные временной асфиксией мозга, с опытом, который полностью преображает тех, кто его пережил? В рамках одного поразительного исследования голландские ученые опросили триста сорок четыре человека, которые вернулись к жизни после остановки сердца [91] . Двенадцать процентов опрошенных пережили состояние, строго отвечающее критериям клинической смерти. Четверть из них рассказали, что парила и над собственным телом. Один мужчина, по всем объективным критериям находившийся без сознания, даже смог подсказать озадаченной медсестре, куда она положила его вставную челюсть, вынув ее перед интубацией.

Людей с научным складом ума — таких, как мы с Кариной, — подобные наблюдения ставят перед серьезной дилеммой. С одной стороны, мы привыкли объяснять любые явления на основании научных принципов и знаний. Но научный подход слабо совместим с вероятностью сознательной жизни после смерти… С другой стороны, научный склад ума обязывает нас не отбрасывать достоверные наблюдения только потому, что они не находят объяснения в рамках наших теорий. А между тем случаи клинической смерти встречаются часто, и их (исследованные) описания вполне достоверны.

Раз мы не можем знать наверняка, каждый имеет право сам выбирать, во что верить.

После нашего разговора Карина осталась в замешательстве. Но потом, спустя несколько месяцев, принесла мне кассету с документальным фильмом, снятым американским психиатром Реймондом Моуди [92] , пионером в области изучения клинической смерти в США. В этом фильме восемь «вернувшихся» рассказывают, как то, что они пережили, навеки избавило их от страха смерти. По лицу Карины я видел, что и у нее на душе стало спокойнее. Тогда я не стал продолжать с ней разговор на эту тему. В конце концов, раз мы не можем знать наверняка, каждый имеет право сам выбирать, во что ему верить, — будь то пугающие нас тьма и пустота или обнадеживающие свет и покой.

После окончания войны во Вьетнаме в американских военных госпиталях оказалось около миллиона бывших солдат в очень тяжелом состоянии: у них не было ранений в обычном смысле, но их мучили воспоминания об ужасах войны.

Большинство этих людей, пытаясь унять свои страдания, стали алкоголиками или наркоманами. За многие годы те, кто пытался помочь этим жертвам экстремального стресса, опробовали самые разные методы лечения. Пока однажды группа исследователей не доказала, что у части ветеранов войны гиппокамп — важнейшая структура мозга, отвечающая за воспоминания, — настолько поврежден хроническим стрессом, что атрофировался. На какой эффект от сеансов психотерапии можно было надеяться, если кошмары и тревожность были вызваны проблемой с мозгом?

Обнаруженная органическая патология стала их проклятием. Никто больше не верил в возможность их излечения. И те, кто не смог забыть ад войны, оказались брошены на произвол судьбы. А спустя двадцать лет группа голландских ученых доказала: на самом деле подобная мозговая аномалия, вызванная стрессом, не исключает возможности лечить симптомы заболевания с помощью адекватно подобранной психотерапии [93] .

Уже много лет производители психотропных препаратов, опираясь на психиатрию, продвигают и другую опасную идею, что депрессия является «прежде всего» нарушением биохимического баланса в мозге, которое можно компенсировать антидепрессантами из группы прозака. Действительно, по некоторым данным, у людей, подверженных депрессиям, серотонина меньше, чем у других. А прозак и ему подобные препараты поднимают уровень серотонина. Но этих аргументов недостаточно (в частности, потому что прозак сразу воздействует на уровень серотонина, однако ослабление проявлений депрессии наступает лишь через несколько недель после начала приема препарата). Недавно группа ученых из больницы имени Джона Хопкинса (США) показала, что механизм действия антидепрессантов не имеет ничего общего с тем, что нам так долго внушали маркетологи: их функция состоит в том, чтобы позволить нейронам развивать новые пути и, следовательно, создавать новые связи [94] .

Выяснилось, что подобная регенерация нейронов может быть достигнута многими другими средствами, помимо антидепрессантов.

Так, например, у лабораторных мышей, живущих группами и имеющих возможность общаться, нейроны регенерируют гораздо лучше и быстрее, нежели у тех мышей, которых поселили поодиночке.

Исследования, проведенные с людьми, доказали, что у менеджеров, регулярно занимающихся медитацией в течение двух месяцев, изменяется (причем надолго) соотношение активности правого и левого полушарий [95] .

Лекарства отнюдь не обладают монополией на стимулирование регенерации мозга. Скорее они служат обходным путем достижения цели. А главным средством должно быть все то, что благотворно для организма.

Мы, психиатры, дружно поверили мифу о «нарушении биохимического баланса» при депрессиях и стрессе.

Так нам было легче объяснить, почему пациентам следует принимать антидепрессанты. Я, как и другие, верил в то, что говорил, и даже преподавал подобный подход.

Теперь мне больно при мысли о том, сколько пациентов по нашей вине прошли мимо возможности помочь самим себе и насколько мы мешали им стимулировать создание новых нейронных путей другими методами, которые сегодня доказали свою действенность, — физическими упражнениями, сменой режима питания, когнитивной терапией.